Миры Филипа Фармера. Том 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол

У Люзин был такой вид, будто она не понимает, о чем ей говорят.

— Ты поймешь, что я имею в виду, когда нас освободят и снова покроют Кожей, — сказал Растиньяк и тут же смутился. Он вспомнил, что ей предстоит отправиться в Челис, где на ее плечи ляжет одна из тех ужасных Кож с мощнейшим зарядом, которые обычно применяют к неоестествленным.

Но Люзин даже не обратила на это внимания. Она размышляла о своем последнем, но весьма убедительном аргументе.

— Вы не сможете одолеть нас, — сказала она, наблюдая за Растиньяком и стараясь угадать, какой эффект производят на него ее слова. — У нас есть оружие, против которого вы бессильны. Мы обладаем бессмертием.

Его лицо оставалось невозмутимым.

— Более того, — продолжала она, — мы можем дать бессмертие каждому, кто сбросит свою Кожу и возьмет нашу. Не думай, что твой народ не знает этого. К примеру, только за прошлый год более двух тысяч людей, живущих на побережье, отказались от своих Кож и перешли к нам, амфибианам.

Растиньяк немного смутился, услышав ее слова, но в том, что она сказала правду, он не сомневался. Ему на память пришел загадочный случай со шхуной «Le Pauvre Pierre»[34], которую обнаружили дрейфующей без экипажа, и он вспомнил свой разговор с рыбаком в его родном порту Маррек.

Заложив руки за спину, он принялся мерять шагами тесное пространство камеры. Люзин продолжала пристально смотреть на него сквозь прутья решетки. Несмотря на то что ее лицо было в тени, он видел, скорее даже чувствовал, что она улыбается. Он унизил ее, но в конечном счете победила она.

Растиньяк остановился и, подняв голову, закричал стражнику:

— Shoo l’footyay, kal v ay tee?

Стражник склонился над решеткой. При дневном свете его огромная шляпа с торчащим плюмажем была зеленой. Но сейчас, освещаемая лишь дальним прожектором и светлячком, порхавшим вблизи шляпной ленты, она казалась черной.

— Ah, shoo Zhaw-Zhawk W’stenyek, — громко отозвался тот. — Сколько сейчас времени? Какое тебе дело до того, сколько сейчас времени? — И он завершил свой выпад шаблонной фразой тюремного надзирателя, которую не смогли изменить ни тысячелетия, ни расстояния, измеряемые в световых годах: — А не пошел бы ты в одно место, а?

Растиньяк закинул голову, чтобы проорать ему нечто в том же духе, но внезапная боль в шее сдержала его. Выпалив в сердцах «Sek Рlоо!» и «S’pweestee!» (оба эти выражения довольно близки к земному старофранцузскому, так что любой языковед наверняка понял их смысл), он произнес уже спокойнее:

— Только если ты выдернешь меня отсюда на землю, mon-sier le foutriquet[35], и дашь мне в руки хорошую е'рее[36]. Тогда я покажу тебе, куда бы я пошел. Или, по крайней мере, куда пошла бы моя шпага. Я уже подумываю о красивых ножнах для нее.

У него сегодня были особые причины отвлекать внимание королевского москитера на себя. Поэтому, когда стражнику надоело возвращать оскорбления — в основном по причине его ограниченного воображения, не способного придумать новых, — Растиньяк принялся рассказывать анекдоты с прицелом на узкий умишко москитера.

— Некогда, — начал Растиньяк, — жил один странствующий торговец, чья s’fel потеряла подкову. Он постучался в дверь ближайшей крестьянской хижины и сказал…

О том, что сказал торговец, так никто и не узнал.

Сверху донесся сдавленный хрип.

ГЛАВА 4

Растиньяк увидел, как что-то громадное заслонило малую тень стражника. Затем обе фигуры исчезли. Мгновение спустя чей-то силуэт пересекся с темным решетчатым переплетением. Взвизгнули несмазанные петли, и тюремная решетка поднялась. Сверху, разматываясь, полетела веревка, и конец ее упал к ногам Растиньяка. Тот ухватился за него и почувствовал, как его вместе с веревкой мощно влекут кверху.

Когда Растиньяк вылез из колодца, то увидел, что его спасителем был ссассарор исполинского роста. Его лицо, слабо освещаемое светлячком, сидевшим на шляпе стражника, можно было назвать ортогнатическим[37]

, а глаза и губы — почти гуманоидными. Изо рта торчали внушительные клыки, а верхнюю часть гигантских ушей укрывали хохолки из перьев. Весь лоб до самых бровей выглядел так, будто нуждался в срочном бритье. Но Растиньяк знал, что при более сильном освещении в иссиня-черном оттенке кожи обнаружилась бы не щетина, а крохотные перышки.

— Мапфэрити! — воскликнул Растиньяк. — До чего ж я рад видеть тебя после стольких лет!

Ссассарорский великан положил руку на плечо своего друга. Сжатая в кулак, она была почти с голову Растиньяка. Он заговорил, и его голос громыхал так, будто на дне глубокого колодца кашляет лев.

— И я тоже рад тебе, мой друг.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Растиньяк. Он гладил огромные пальцы, лежавшие на его плече, и по щекам у него катились слезы.

Гигантские уши Мапфэрити затрепетали — словно крылья летучей мыши, привязанной к скале и не имеющей возможности отвязаться и улететь. Самые кончики хохолков отвердели и внезапно затрещали, рассыпая вокруг крохотные искорки.