Миры Филипа Фармера. Том 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол

— Кстати, — добавил он, — чтобы сменить тему: по-моему, Шант в тебя влюбился. Взгляд у него просто овечий.

— Каждый раз, — взвилась Ава, — каждый раз, когда мы остаемся наедине, он пытается меня лапать! На людях он сыплет комплиментами, а стоит всем отвернуться, так и лезет, так и лезет! Следующий раз я наплюю на приказы и выбью ему все зубы…

— Тогда не кори меня нарушениями субординации. Плохой из тебя солдат. Знаешь же, каков мой приказ — чтобы Шант у тебя шелковый был. Он хороший источник сведений, может еще пригодиться.

— Ну не могу же я подпускать его слишком близко!

— Ох-хо! — Лейф опрокинул в глотку полстакана гремучей смеси. — Хорошо, что эта дрянь пахнет эфиром. А то медсестры всполошились бы. — Он вздрогнул и налил еще стакан. — Может быть, это и есть эфир.

Ситуация такая: в три часа я вырезаю Даннто опухоль. Кандельман будет следить за ходом операции по кубу. Сделай так, чтобы куб вышел из строя в четверть четвертого. Вина ляжет на Петра Сорна — потом надо будет послать на него донос. Хватит ли этого, чтобы отправить его к Ч, не знаю. Техов настолько не хватает, что уззиты, при всей своей несгибаемости, уже не так охотно берутся за них, как прежде. Но еще несколько поломок, и оставить Сорна без внимания уже будет нельзя.

— Жалко Петра, — заметила Ава. — Он один из немногих в этой больнице, кого я могу выносить. Почему бы нам не подставить старого поганца Гуннарссона?

— Сама знаешь почему. Как тех Гуннарссон Сорну в подметки не годится. Без него гайки обойдутся.

— Хорошо бы избавиться от развратника Шанта. Когда мы возьмемся за него?

— Ну-ну, оставим личные обиды.

— Знаешь, Лейф, я все-таки не могу понять, как гайки не раскусили наш метод. Они что, и впрямь такие тупые?

— Не вздумай делать эту ошибку. Их интеллект в среднем не отличается от интеллекта всех остальных. О большом уме израильтян болтают в основном потому, что они произошли от жителей старого Израиля, одной из немногих стран, переживших без особых потерь войну Судного дня. По этой теории, после многих тысяч лет угнетения, преследований и гонений среди евреев выжили только самые умные. И когда вокруг перенаселенного клочка земли оказались огромные территории, где выжили лишь неорганизованные группки людей, страна буквально взорвалась. В кратчайший срок по всему Средиземноморью распространились колонии, семьи в которых насчитывали подчас по дюжине детей. Смертность оставалась низкой, а изобретенная незадолго до этого техника омоложения позволяла продлить детородный возраст до девяноста лет.

На колонизированных землях жило не так мало народу. Но разбросанные по обширным пространствам, вернувшиеся к примитивному земледелию, эти аборигены не могли состязаться с колонистами. Конституция Израиля гарантировала их права, однако они неизбежно оказались ассимилированы — их гены, языки и обычаи. Потомкам их от этого лучше не стало.

Но ведь исландцы могут претендовать на то же место в истории. Только самые сильные и умные выживали в суровом климате Исландии с момента ее колонизации в X веке от Р. X. и вплоть до XVIII века. Их потомки, как и потомки евреев, отличались сообразительностью и независимым нравом.

Гавайцы вообще были самым смешанным из всех народов земли — бурлящий котел, сплавивший белых, азиатов, полинезийцев — всех. Возможно, гетерозисом[23] объясняется тот факт, что гавайцы распространялись быстрее и шире всех остальных, заселив обе Америки, Японию, Китай и Восточную Сибирь.

— Спасибо большое, профессор Баркер, — перебила его Ава. — Так почему высокоинтеллектуальные гавайцы и исландцы превратились, по сути дела, в рабов?

— Их нынешнее положение должно служить нам всем уроком. И мы, и израильтяне, так гордящиеся своими демократическими традициями, легко могли пойти тем же путем. И пошли бы, если бы не несколько великих деятелей среди первых еврейских колонистов, отдавших свои жизни за сохранение этих традиций.

Сигмен выплыл на волне всеобщего разброда и шатаний, захлестнувшей Союз. Если помнишь, наступил век религиозного возрождения. По всему миру, на всех континентах возрождался дух, считавшийся давно сгинувшим. На гребне этой волны и вылез к славе основатель путаного псевдохристианского культа Исаак Сигмен. У него было то, чего недоставало остальным пророкам — псевдонаучное объяснение сверхъестественных явлений. Он объявил, что религия перестала быть слепой верой — она стала опираться на факты. Извратив теорию своего современника Данте, он в свете своей неоданнологии объяснил, к вящему удовлетворению своих учеников, все исторические и религиозные события.

Больше того — захватив власть, он удерживал ее самолично больше, столетия: достижение, немыслимое для любого из прежних политиков или завоевателей, лишенных сыворотки долгожительства. Обычными жестокими мерами он сколотил государство, постоянно приглядывающее за всеми своими гражданами — для их же вящего блага. Система исполняющих обязанности ангелов-хранителей — иоахов — плюс систематическая сублимация всех нормальных человеческих стремлений привели к тому, что мы видим сегодня.