Миры Филипа Фармера. Том 13. Экзорцизм: Ловец душ; Плоть

— Откроется и это, Солнце-герой. Сейчас же, мне кажется, не пристало человеку твоего положения унижаться до вопросов. Все объяснит в свое время Великая Белая Мать.

Ячменное Зерно вышел, и Стэгг спросил Калторпа:

— Что это за чушь? Почему он так темнит?

— Хотел бы я знать, — поморщившись, ответил антрополог. — В конце концов у меня тоже ограниченная возможность задавать вопросы. Вот только одно…

— Только что? — с напором спросил Стэгг. У Калторпа был очень серьезный вид.

— Завтра зимнее солнцестояние. Середина зимы — когда солнце в Северном полушарии греет слабее всего и доходит до самой южной точки. По нашему календарю, это двадцать первое-двадцать второе декабря. Насколько я помню, в доисторические, да и в исторические времена это было очень важным событием. С ним связывали самые разные церемонии, например… ох ты!

Последние слова прозвучали не как восклицание внезапно вспомнившего что-то человека — скорее как вопль.

Стэгг еще больше встревожился. Он хотел уже спросить, что случилось, но его прервал новый аккорд оркестра. Музыканты и служители повернулись к дверям и пали на колени. Раздался их крик в один голос:

— Главная Жрица, живая плоть Виргинии, дочери Колумбии! Святая дева! Дева красоты! О Виргиния, отдающая дикому лосю — безумному, дикому, терзающему самцу — свою священную и нежную складку! Благословенная и обреченная Виргиния!

В зал гордо вошла высокая девушка восемнадцати лет. Она была красива, несмотря на высокую переносицу и слишком белое лицо. Но полные губы были красны как кровь. Голубые глаза смотрели неотрывно и немигающе, как у кошки. До бедер спадали волнистые волосы цвета меда. Это была Виргиния, выпускница факультета жриц-оракулов Вассарского колледжа, воплощение дочери Колумбии.

— Привет, смертные, — произнесла она высоким чистым голосом. Потом перевела взгляд на Стэгга и сказала:

— Привет, бессмертный.

— Привет, Виргиния, — ответил он. Кровь быстрее заструилась по телу, отдаваясь болью в груди и в паху. Каждый раз при виде ее его охватывало почти неодолимое желание. Он знал, что, если его оставят с ней наедине, он ею овладеет, невзирая на последствия.

Виргиния ничем не показывала, — что знает о том, как на него действует. Она глядела на него взглядом не знающей сомнений львицы.

Как и все маскотки, Виргиния была одета в платье до щиколоток и с высоким воротом, но ее платье было покрыто крупным жемчугом. Треугольный вырез обнажал большую, но упругую грудь. Каждый сосок был окружен двумя кругами синей и белой краски.

— Завтра, бессмертный, ты станешь и Сыном, и Любовником Матери. Тебе необходимо к этому приготовиться.

— Что же я должен для этого сделать? — спросил Стэгг. — И зачем?

Он взглянул на нее, и боль отдалась у него во всем теле.

Она махнула рукой. Немедленно появился ожидавший за углом Джон Ячменное Зерно. Он тащил две бутыли — с белой молнией и с чем-то темным. Евнух-жрец подставил ему чашу. Наполнив ее темной жидкостью, Джон подал ее жрице.

— Лишь ты, Отец Своей Страны, имеешь право это пить, — сказала она, протягивая чашу Стэггу — Это самая лучшая «драма стикса».

Стэгг принял чашу, неуверенно на нее глядя, но не желая показаться трусом:

— Мастика? Болгарская плодовая водка? Ну ладно, поехали! Никто никогда не скажет, что Питер Стэгг не смог перепить лучших из своих потомков! Аахх!

Затрубили фанфары, ударили барабаны, завопили и забили в ладоши служители.

Лишь тогда он услышал, что кричит ему Калторп:

— Капитан, ты не понял! Не мастика, а Стикс! Она сказала: «Драма Стикса!» Понял?

Стэгг понял, но было поздно. Комната закружилась все быстрее и быстрее, огромной летучей мышью налетела тьма.

И под грохот фанфар он упал ничком головой к двери.

III

— Ну и похмелье! — простонал Стэгг.

— Боюсь, что очень сильное, — произнес чей-то голос, и он с трудом узнал Калторпа.

Стэгг сел на ложе и тут же завопил от боли и шока. Скатившись с кровати, он упал на колени, с трудом поднялся и подошел, шатаясь, к трем расположенным под углом друг к другу зеркалам во весь рост. Он был голым. Яички ему покрасили в синий цвет, член — в красный, ягодицы — в белый. Но он не обратил на это внимания. Он ни на что не обратил внимания, кроме двух каких-то ветвистых штук, торчащих у него из лба под углом сорок пять градусов.

— Рога? Как они туда попали? Кто их прицепил? Ну, попадись мне эти шутники. — с этими словами он попытался отодрать их с головы, но взвыл от боли и отдернул руки, не отрывая взгляда от зеркала. У основания одного рога выступила кровь.

— Не рога, — сказал Калторп — Панты. Люблю точность выражений. Не твердые, мертвые, ороговевшие, а мягкие, теплые и покрытые бархатистой кожей. Если приложишь к ним палец, ощутишь пульсацию артерий. Станут ли они впоследствии твердыми и мертвыми рогами зрелого — извини за каламбур — лося, мне неизвестно.

Капитан был сбит с толку, но искал, на кого излить гнев.

— Ну ладно, Калторп, — прорычал он, — а ты в этой игре не замешан? Потому что иначе я тебе руки и ноги оторву!

— Ты не только похож на зверя, но и начинаешь вести себя соответственно! — буркнул Калторп.