Миры Империума

Он хотел меня обмануть, заставить меня считать, что если я проиграю — то, значит, я проиграл. Но это было не так. Проигрыш ничего не значил. В расчет принималось лишь признание своего поражения.

И как только я это понял, я сразу почувствовал себя лучше. Боль вонзалась в меня, словно мясницкий нож, но это была всего лишь боль, нечто такое, что можно было вытерпеть, пока все не закончится. Вытянув руки в стороны, я уставился в тускнеющем свете на Рузвельта...

...и пришел в себя, лежа на полу. Рузвельт стоял надо мной. Лицо его выглядело пожелтевшим и осунувшимся.

— Ваши усилия достойны похвалы, Керлон,— сказал он.— Час двенадцать минут. Но, как видите, вы проиграли. И будете проигрывать всегда, ибо вам судьбой предназначено проигрывать мне. А теперь — вы пойдете со мной добровольно?

Я с трудом поднялся на ноги, чувствуя головокружение и все еще тлеющий в мышцах медленный огонь. Подняв руки, я снова развел их в позе распятия.

— Готовы попытаться еще раз? — спросил я.

По лицу Рузвельта пробежала гримаса, затем он рассмеялся.

Я неприятно улыбнулся.

— Что, боитесь, Рузвельт? Ваш великий план расползается по швам у вас на глазах, и вы боитесь.

Он кивнул.

— Да, боюсь. Боюсь собственной слабости. Видите ли, хоть это и может показаться вам невероятным, я искренне хотел привлечь вас на свою сторону, Плантагенет. Возможно, это звучит сентиментально, но вы, как и я, наследник древнего рода. Даже Бог порой бывает одинок, не говоря уже о дьяволе. Я предложил вам дружбу, но вы с первой же попытки ее отвергли. Мне сразу следовало догадаться. Что ж, я научен горьким опытом, и у меня не остается выбора. И теперь я знаю, что делать.

— Вы — дьявол с изъяном, Рузвельт,— сказал я,— Дьявол, у которого есть совесть. Мне вас жаль.

Он покачал головой.

— Мне ни к чему ваша жалость, Плантагенет. Точно так же, как мне не дождаться от вас дружбы. То, что мне требуется от вас, я возьму и так, хотя в итоге это вас погубит.

— Или вас.

— Приходится рисковать.— Он дал знак ожидавшим стражникам, и те сомкнулись вокруг меня.— Помедитируйте пока несколько часов. Сегодня вечером вас окружат почестями, которые полагаются герцогу. А завтра подвесят на цепях.

Подвалы под дворцом наместника ничем не отличались от любых других, с влажными каменными стенами, железными дверями и голыми электрическими лампочками, которые выглядели хуже, чем дьгмящиеся факелы. Вооруженные охранники в форме швейцарской гвардии, конвоировавшие меня по верхним этажам, подождали, пока толстяк с круглой маслянистой небритой физиономией откроет круглую решетку над каменным мешком размером шесть на восемь футов с устланным соломой полом. С его точки зрения, я двигался не слишком проворно, и он уже замахнулся ногой, чтобы меня поторопить, но пинок не достиг цели. В то же мгновение появился Рузвельт, который ударил его тыльной стороной ладони по жирному лицу.

— Перед тобой королевский герцог, а не обычный преступник! — рявкнул он.— Ты даже недостоин касаться пола, на котором он стоит!

Кто-то другой выхватил у толстяка ключи и, проведя меня по узкому коридору, открыл дубовую дверь более просторной камеры с кроватью и окном-бойницей.

— Отдохните тут в спокойной обстановке,— сказал Рузвельт,— пока вы мне не понадобитесь.

Я лег на кровать, дожидаясь, пока стук в висках успокоится до приемлемого уровня... ...и проснулся от чьего-то шепота:

— Плантагенет! Все будет хорошо! Жди сигнала!

Я лежал, ожидая продолжения, но его не последовало.

— Кто это? — прошептал я, но никто не ответил. Встав, я внимательно изучил стену возле изголовья, затем саму кровать. Всего лишь стена, и всего лишь кровать. Я подошел к двери и прислушался, затем подтянулся и выглянул в шестифутовую щель. Там не свисало никаких веревок с привязанными к ним напильниками, в потолке не открывались никакие люки. Я был заперт в камере, из которой не было выхода, и точка. Голоса, вероятно, принадлежали местному персоналу — еще одна из хитростей Рузвельта, направленных на то, чтобы измотать меня или убедить, будто я сошел с ума. И в том и в другом случае это вполне ему удалось.

Мне снился прекрасный сон о чудесном месте, где на деревьях возле тихого озера росли громадные цветы. Прямо по воде мне навстречу шла Иронель, а потом поверхность воды разбилась на множество стеклянных осколков, и когда я попытался протянуть девушке руку, цветы превратились в головы, выкрикивавшие угрозы и проклятия, а ветки — в руки, которые схватили меня и начали трясти...

Я проснулся от бившего в лицо яркого света. Люди в отутюженной форме с нейропистолетами в руках повели меня по коридорам, а затем вверх по лестнице в комнату, где ждал Рузвельт, облаченный в красную бархатную мантию с горностаем и золотым шнуром. На боку у него висел украшенный драгоценными камнями меч размером с древко гарнизонного флага. Он не произнес ни слова, так же как и я. Никого не интересовали последние слова обреченного.