Миры Пола Андерсона. Том 8

Другие церкви твердо отвечали: «Нет». Без сомнения, католики, православные и протестанты не были так едины во мнении, как церковь Петра. Но общий смысл их учений не слишком различался. Они по-разному интерпретировали наставления, данные Иисусом ученикам, но соглашались в том, что Петр играл особую роль. И неважно, какие разногласия возникали между церквами, в том числе и по вопросу о значимости каждого из апостолов, — все равно двенадцать оставались неизменными.

Но все же… все же… есть одна непонятная страница в Евангелии иоаннитов. «И тогда Петр, обернувшись, увидел того ученика, которого любил Иисус, и тот шел следом; и этот ученик возлежал на груди Иисуса во время вечери и спрашивал: "Который из нас предаст Тебя?" Петр, видя его, спросил: "Что будет этот делать?" Иисус говорит: "Если я захочу, чтобы он остался, пока я не вернусь, тебе что? Следуй за мной". И смутились другие ученики от сказанного, решив, что этот ученик не умрет. Но Иисус сказал: "Нет, я не это говорил, я говорил: если я захочу, чтобы он остался, пока я не вернусь, тебе что?" Тот ученик рассказал обо всем и записал; и мы знаем, что его свидетельство — истинно».

Я никогда не мог этого понять и уверен, никто из специалистов по Священному Писанию этого тоже не понимал, что бы они ни утверждали. И, разумеется, нередко эти слова трактовались так, что Иисус говорил о чем-то, понятном лишь одному Иоанну… здесь якобы таилось нечто, неизвестное другим церквам, входящим в Петрову церковь или существующим параллельно с нею, и это нечто было окончательным Словом Божьим, ведущим праведным путем. Современная церковь иоаннитов, конечно, возникла уже в нашем столетии, но те идеи, о которых они заявляли во весь голос, подспудно зрели уже две тысячи лет назад.

И связь подобных идей с удаленностью от мира была просто неизбежной. Какие бы ярлыки ни клеили на гностицизм, он оставался все той же ересью, вспыхивающей в истории время от времени. И ее первоначальная форма, и все последующие вариации всегда были одним и тем же: попыткой сплавить христианство с восточными мистическими культами, неоплатонизмом и колдовством. Путь гностицизма можно проследить вплоть до имени Симона Магуса, упомянутого в восьмой части Деяний Апостолов; имя это всегда приводило в ужас православных. Современные иоанниты вели себя вдвойне дерзко, восстановив древнее имя своей философии, заявляя, что это не заблуждение, а высшая правда, и утверждали, что Симон Магус — не нечестивец, а пророк.

А если они правы? Может быть, человечество и в самом деле стоит на пороге царства Любви? Я не знал этого; откуда мне было знать? Но, оставив в стороне эмоции и поработав мозгами, я решил, что догмат иоаннитов — фальшивка. И он получил такое широкое признание лишь благодаря тяге человека к иррациональному.

И таким образом возникли общины правдоискателей, поселившихся вместе для того, чтобы отправлять свои обряды и медитировать, и в чьи дела никто посторонний не имел права вмешиваться. Из общин отправлялись в свет пилигримы, нуждавшиеся в ночлеге и пище. Нуждались в деньгах и священники, проповедники, служители… Храмы (это более точное название, чем «собор», но иоанниты настаивали именно на последнем слове, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к христианству) тоже не могли обойтись без дохода, и, как правило, им доставались недурные пожертвования… а возле первоначальной общины постепенно вырастал городок, вроде Силоама, к которому я направлялся.

Все так просто. Так банально. И зачем я занялся систематизацией сведений, которые известны любому читателю газет? Лишь затем, чтобы не думать о Валерии? Нет. Чтобы перепутанные, обрывочные факты привести в относительный порядок.

Но там было что-то еще, скрытое под поверхностью… было ли это иллюзией, или более глубоким пониманием? Но пониманием — чего? Мне припомнилась нетерпимость иоаннитов, их любовь к скандалам. Я подумал об их искренних заверениях, что адепты церкви иоаннитов владеют силами, которые никто и вообразить себе не может, и что силы эти растут год от года. Я вспомнил истории, которые рассказывали иные из вероотступников; они не слишком далеко продвинулись по иерархической лестнице, и вдруг что-то испугало их… нет, ничего противозаконного, безнравственного, вообще сомнительного; просто им почудилось нечто уродливое, отвратительное — но не настолько явное, чтобы этим заинтересовалась печать. И я подумал о гностической теологии, о той ее части, которая была доступна широкой публике: жуткая путаница откровений и логики и отождествление их демиурга с Богом Ветхого Завета и Сатаной. Я подумал об антихристе.

Но тут я, будучи, как я уже упоминал, агностиком, остановился. Мне всегда казалось, что Всемогущий не стал бы действовать подобным образом, потому что это не имеет смысла.

Впереди мелькнули огни — далеко, по ту сторону степи. Я порадовался тому, что путешествие подходит к концу, и неважно, что будет дальше. Меня слишком измучили собственные мысли.