Миры Роберта Чамберса

Не знаю, что он имеет в виду под всем этим, но мы никогда не выезжаем в город, хотя могли бы, как он говорит. Адам очень боится оставлять Сару одну, поэтому пару раз я просто выезжала прокатиться. Но то, что называется «городом», представляет собой лишь несколько сельских дорог, расходящихся от главной улицы с давно закрытыми конторами. Возможно, когда — то это место процветало. Но это было очень давно. В любом случае я уже начала беспокоиться, что могу заблудиться. Навигатор барахлил, сама поездка казалась бессмысленной. Не было даже кафе, куда можно было заглянуть выпить кофе.

Я заехала в супермаркет и свет ламп поразил меня. До этого я даже не осознавала, какой мрак окутывал Каркозу. Люди возле магазина весело болтали и смеялись, кто — то говорил по телефону, кто — то пытался обуздать своих неугомонных детей. Я наслаждалась этой суетой. Я сказала мужчине около мясной витрины, что стейки выглядят очень аппетитно и взяла по три каждому из нас, после чего перекинулась парой слов о погоде с женщиной у холодильника (погода?.. в Каркозе её едва ли можно определить), потом поболтала с кассиром, с негодованием посочувствовав, что цена на газ нынче очень высока. Пока я толкала свою тележку к машине, я чувствовала настоящее облегчение. Это было то самое чувство, которое я зову нормальным.

Вернувшись в Каркозу, я попыталась снова заговорить с Адамом о том, на сколько ещё мы останемся здесь. Он только со смехом отмахнулся. Сказал, что я слишком драматизирую. Сказал, что состояние Сары только начало стабилизироваться и он уже не помнит, когда у неё в последний раз случались приступы. Поэтому, как только мы убедимся, что она не забывает принимать таблетки и сложный период позади, всё будет хорошо.

Я хотела ответить: «Ладно. То есть, по — твоему, оставить психически нездоровую женщину в Каркозе одну — это хорошо?» Но я так не сказала. Я только спросила:

— Сколько ещё может продлиться этот сложный период?

Он снова рассмеялся и сказал, что даже доктора не могут ответить на этот вопрос и просто вышел из комнаты, как будто мы только что обсудили какую — то незначительную проблему и уже нашли решение. А я осталась в гостиной. Или это был кабинет? Или семейная комната отдыха? (Я ведь уже говорила: в этом доме так много комнат, что понять, для чего они на самом деле предназначены, можно лишь с трудом.) В общем, я осталась в одиночестве и недоумевала, почему разговор закончился именно так. Я даже пыталась применить формулу, которой нас научил психолог много лет назад: ты делаешь А, я чувствую В

. Но похоже, она не работала. А я думала, это сработает.

Я надеялась на более сильный эффект.

* * *

Итак, мы были там уже десять дней. А казалось, даже дольше. Мне чудилось, что вся моя жизнь теперь сосредоточена на этих бугристых жёлтых обоях над нашей кроватью в Каркозе и каждый день теперь будет начинаться с них до конца моей жизни.

Я понятия не имела, чем Адам занят всё время. Иногда я часами не видела его. Конечно же, он был с Сарой. Я тоже старалась проводить с ней время, но, похоже, моё общество её совсем не радовало. Она показывала мне страницы из своей пьесы. Но это был только отрывок без начала и конца. Я не понимала, о чём в ней шла речь и Сара злилась на меня. Мне хотелось быть полезной им обоим, но, похоже, я не могла сделать ничего лучше, чем как можно реже попадаться на глаза и незаметно готовить сэндвичи или выполнять другие домашние обязанности.

Всё это не занимало у меня много времени, поэтому мне приходилось искать себе ещё какое — нибудь дело.

В итоге я заинтересовалась северной башней в доме.

Но я не могла войти в неё. Можно было стоять на пороге, но наступать на пол было опасно. Я нахожу это резонным. Но всё равно хочу встать туда. У меня такое чувство, что эта башня дразнит меня. Мне постоянно кажется, что там раздаются чьи — то шаги и такой звук, словно что — то волокут по полу. Конечно, это просто моя разыгравшаяся фантазия. Но оттуда идёт неприятный запах. Это уже не игра воображения, просто кто — то когда — то опрометчиво положил там ковёр, который теперь гниёт. Ковёр цвета жжёного апельсина и, в сочетании с жёлтыми обоями эффект создаётся не из приятных. Возможно, это считалось модным в семидесятых, и, скорее всего, именно тогда кто — то последний раз вкладывался в этот дом. А сегодня это выглядит не модно, а устрашающе. Настоящее преступление против моды!

Это я пытаюсь сохранить бодрость духа. В этом доме нет места ни легкомыслию, ни шуткам. Даже это слово, которое я написала, преступление, я посмотрела на него и оно приняло зловещий оттенок: трое находятся в загородном доме, в полной изоляции, одному непременно придут в голову мысли об… убийстве!

Таково влияние Каркозы, знаете ли.