Миры Роберта Чамберса

— Мухи ползали по выщербленному столетиями мозаичному полу, по бороде и сутане священника. Я сказал, что прибыл издалека. Что ищу библиотеку. Я достал страницу, исписанную бурыми чернилами. Служитель культа знакомился с текстом, а я косился на прихожан, таких же скособоченных, как персонажи фресок. «Что это?» — спросил священник. — «Вы прекрасно понимаете. Это рекомендательное письмо известной вам госпожи Мадхаван. Вы можете доверять мне». Он молчал и я протянул ему остальные письма, написанные могущественными, неуловимыми, влиятельными людьми, чьи имена в определённых кругах произносили шёпотом. Я поставил на кон бессмертную душу, добиваясь аудиенции, я облетел три континента. Вряд ли священника впечатлили бумаги, но, когда я повторил вопрос, он указал на дверь слева от алтаря. «Библиотека вверху». Я возликовал, месье. Скоро, совсем скоро я коснусь корешков запретных фолиантов. Я думал о них, топая по каменной лестнице, хватаясь за ледяные поручни. Бледный солнечный свет просачивался сквозь узкие окна. Лестничный виток привёл на площадку, пахнущую свежей краской. У деревянных помостов мужчины в заляпанных побелкой робах орудовали кистями, покрывали стены жёлтым. Ремонт двигался полным ходом. Эти работяги были столь неуместны на пороге величайшей из библиотек, хранящей бесценные знания. А канареечный цвет вызывал неприятные ассоциации с домом, с матерью, никчёмной рабыней кухни!

Тут глаза булочника сверкнули потаённой ненавистью, по лицу проскользнула рябь, словно кожа была занавесом и с изнанки на неё подул ветер. Хлебный мякиш застрял у меня в горле. Булочник продолжал, вперившись взглядом в багеты:

— Я шёл по лестнице. Из бойниц видел кровли тонущих в тумане окрестных построек. Ступеньки мелькали под подошвами. На новой площадке меж этажами новые работники красили стены. Неужели храм настолько высокий? Запыхавшись, я продолжал подъём. Шорох ремонта затих внизу, но сделался громче вверху. Спины маляров вздымались в такт с елозящими по грунту кистями. Три года, месье, я приближался к библиотеке и, главное, отдалялся от человечного, пошлого, материнского. Впитывал вонь трущоб и гниль осенних кладбищ, чтобы смыть с себя проклятую обыденность. Какие тома предстанут предо мной! Скорее! Скорее же!

Булочник задышал чаще, будто и впрямь бежал. На лбу выступила испарина.

— Черепица исчезла за свинцовыми облаками. Тени клубились на бесконечной лестнице, ступени осыпались порошкообразным веществом. И был только подъём, только рабочие на козлах, словно я проходил одну и ту же площадку из раза в раз. Силы покидали меня.

Он схватился за прилавок импульсивно.

— И вот, когда я обессилел, маляры сошли с помостов и приблизились ко мне. Они улыбались. Кисти чертили в воздухе символы. Я выхватил бумаги, ткнул ими в маляров, как бы крича: «Мне дозволено находиться тут!» Но вместо рекомендаций в моих руках были зажаты письма от матери, в которых она молила навестить её в больнице.

Булочник зачарованно и недоверчиво коснулся своего лица.

— Кисть мазнула по щекам, пачкая краской. Прогулялась по волосам. Защекотала губы. Вдавленный в стену, я становился жёлтым, я терял объём, я срастался с храмом. Кисти проникли в рот и выкрасили дёсны, нёбо и язык. А последним штрихом закрасили зрачки и белки. Меня не стало.

Его плечи опали. Пот струился по вискам. Я спросил, дожёвывая хлеб:

— Если вас стёрли, то с кем же я говорю?

— С булочником, — ответил булочник. — И это лишь шёпот двух теней, растворяющихся по пути к недостижимой цели.

* * *

На улице Гарибальди манекены враждебно подглядывали из заколоченных магазинов. Я вошёл в подъезд неприметного дома и, взбираясь по крутым ступенькам, забеспокоился, что лестница не закончится, как в байке свихнувшегося булочника. Но в полумраке покорно чередовались этажи. На четвёртом я скурил сигарету, перепроверил пистолетную обойму и вдавил кнопку звонка.

Дверь отворила девушка с фотографии, иллюстрирующей статью о военном трибунале в Люнебурге. Но постаревшая на пятнадцать лет. Она куталась в атласный халат и пахла терпкими восточными духами.

— Принимаете? — спросил я.

— Вы паломник?

— Кто?

— Я называют так тех, кто приходит не ради секса, а чтобы увидеть… всякое. Вы в курсе про всякое?

— Наслышан.

— Хорошо. Не разувайтесь. Возьмите бахилы.

Аннелиза Кольманн провела меня в гостиную, неожиданно уютную и опрятную.

— Деньги вперёд.

Я отсчитал хрустящие купюры с кардиналом Ришелье. Девчонки, предлагающие себя на бульваре Перейр, стоили в пять раз дешевле и могли наградить разве что триппером да сифилисом.

— Хотите вина?

— Не откажусь.

Я сел в жёсткое кресло. Аннелиза принесла бокалы и бутылку, и устроилась напротив. Наливала мерло, а я таращился на неё бесцеремонно. Я завалился не предупредив, но она была при параде: неброская помада, макияж. Под слоем косметики угадывались морщинки с доминирующей вертикальной линией над переносицей. В без малого сорок фрау Кольманн раздалась в бёдрах, но выше талии оставалась худощавой. Лицо, округлое на снимке, сделалось суше. Волосы отросли до плеч.