Миры Роберта Хайнлайна. Книга 21

Помните старую персидскую притчу о том, как удваивали зернышки риса на шахматной доске? Четыре биллиона человек — это вам не рисовое зернышко: никакой доски не хватит. В одной из параллелей население Земли перед окончательной катастрофой раздулось до тридцати биллионов, в других конец наступил, когда оно еще не достигло десяти. Но во всех параллелях доктор Мальтус смеялся последним <Т.Р.Мальтус (1766–1834) — английский ученый, сторонник контроля рождаемости, теория которого вызвала многочисленные нападки>.

Бесполезно скорбеть над хладным телом Земли — это все равно что плакать над пустой куколкой, из которой вылетела бабочка. Но я неисправимо сентиментальна и до сих пор грущу о старой родине человека.

У меня было замечательно счастливое детство.

Я не только жила на тогда еще юной и прекрасной Земле — мне выпало счастье родиться в одном из прелестнейших ее садов, в южном Миссури, чьи зеленые холмы еще не изуродовали люди и бульдозеры.

И мало того, что я родилась в таком месте, мне еще посчастливилось родиться дочерью своего отца.

Когда я была еще совсем юной, отец сказал мне:

— Возлюбленная дочь моя, ты — существо глубоко аморальное. Я это знаю, потому что ты — вся в меня: голова у тебя работает в точности как моя. Так вот, чтобы твоя натура не сгубила тебе жизнь, тебе придется выработать свой собственный свод правил и жить по нему.

Я обдумала его слова, и у меня потеплело внутри. Я — существо глубоко аморальное. До чего же хорошо отец меня знает.

— А какие это правила, отец?

— Придется самой выбирать.

— Десять заповедей?

— А ты подумай. Десять заповедей — это для недоумков. Первые пять предназначены исключительно для священнослужителей и властей всякого рода; остальные пять — полуправда, им недостает полноты и точности.

— Тогда скажите, какими они должны быть, эти пять последних заповедей?

— Так и сказал я тебе, лентяйка. Ты это сделаешь самостоятельно. — И он внезапно встал, стряхнув меня с колен, так что я чуть не шлепнулась задом на пол. Это была наша постоянная игра. Я должна была успеть спрыгнуть и стать на ноги, иначе отцу засчитывалось очко. — Проанализируй тщательно десять заповедей. И скажи мне, как им следовало бы звучать. А пока что, если я услышу еще раз, что ты вышла из себя, и мама пришлет тебя ко мне разбираться, подложи лучше себе в штанишки хрестоматию Мак-Гаффи.

— Да полно вам, отец.

— А вот увидишь, морковка, увидишь. С наслаждением тебя отшлепаю.

Пустая угроза. Он ни разу не шлепал меня с тех пор, как я достаточно подросла, чтобы понимать, за что меня ругают. Да и раньше никогда не шлепал так сильно, чтобы пострадало заднее место — страдали только чувства.

Материнское наказание — другое дело. Отец представлял собой высшую судебную инстанцию, мать — низшую и среднюю, для чего ей служил персиковый прутик. О-ой!

А отец меня только портил.

У меня было четверо братьев и четверо сестер: Эдвард, 1876-го года рождения; Одри — семьдесят восьмого: Агнес — восьмидесятого; Том восемьдесят первого; в восемьдесят втором родилась я, потом Франк в восемьдесят четвертом. Бет в девяносто втором, Люсиль в девяносто четвертом, Джордж в девяносто седьмом. И отец тратил на меня больше времени, чем на троих других детей вместе взятых, а то и на четверых.

Оглядываясь назад, я не нахожу, что он как-то особенно поддерживал наше общение, но получалось так, что я проводила с отцом больше времени, чем мои братья и сестры.

Две комнаты в нижнем этаже нашего дома служили отцу кабинетом и амбулаторией; в свободное время я оттуда не вылезала — меня притягивали отцовские книги. Мать находила, что мне не следует их читать, в медицинских книгах содержится много такого, во что леди просто не должна вникать. Леди не подобает знать таких вещей. Это нескромно.

— Миссис Джонсон, — сказал ей отец, — если в этих книгах есть некоторые неточности, я сам укажу на них Морин. Что касается гораздо более многочисленных и гораздо более важных истин, то я рад, что Морин стремится их познать. «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Иоанн, глава восьмая, стих тридцать второй.

Мать плотно сжала губы и промолчала. Библия для нее была непререкаемым авторитетом, между тем как отец был атеистом, в чем тогда еще не признавался даже мне. Но Библию он знал лучше матери и все время цитировал из нее подходящий стих — я считаю, что это исключительно нечестный прием, но нужно же отцу было как-то обороняться. Мать была женщина с характером.

У них с отцом во многом не было согласия, но существовали правила, позволявшие им жить, не портя крови друг другу. И не только жить, но и делить постель, и производить на свет одного ребенка за другим. Чудеса, да и только.

Думаю, что почти все эти правила исходили от отца. В то время и в той стране считалось непреложной истиной, что глава семьи — муж, и жене следует ему повиноваться. Вы не поверите, но тогда даже невеста во время брачного обряда обещала всегда и во всем повиноваться своему мужу.