Если эмоция страха может выражаться не только в предостерегающем крике, но и в испуганной, настороженной позе животного, то одной такой позы всё же недостаточно, чтобы предупредить об опасности сразу всё стадо. Звуковой сигнал в данном случае лучше, так как моментально достигает до всех ушей. Точно так же улыбка хороша в общении один на один. Но когда возникает потребность сообщить о своей радости сразу всем, то одной улыбки становится мало. Весьма возможно, что громкий смех появился у человека в силу потребности сообщать всем остальным членам коллектива о своей радости, а потребность эта могла возникнуть при каких-то совместных трудовых действиях, то есть при более тесном общении, чем это случается даже у таких высокоразвитых животных, как человекообразные обезьяны. В те тяжёлые, суровые времена радость коллективно действовавшего человека была часто общая, коллективная радость. Наш обезьяноподобный предок знал по опыту, что если появилась причина радости для одного, то она, возможно, появилась и для всех остальных. Видя радость соседа, он и сам начинал радоваться. Может быть, поэтому громкий смех и теперь действует на нас заразительно. Услышав, как кто-нибудь громко смеётся, мы часто невольно улыбаемся, иногда даже смеёмся. Опытные актёры знают, что зрители тем дружнее реагируют на смешное, чем больше их в зале. Многие гораздо легче предаются веселью, когда рядом веселятся другие.
Если прав Ч. Дарвин, утверждая, что в результате естественного отбора организм приобретает безусловно полезные признаки, то есть те признаки, в которых у него есть потребность, то несомненно, что появление способности внешне выражать эмоцию радости, или, попросту говоря, смеяться, было полезно для первобытного человека. С тех пор как это произошло, члены первобытного коллектива уже делили между собой не только горе, но и радость, отчего, надо думать, лучше понимали друг друга, больше сочувствовали друг другу, становились друг к другу добрей, а следовательно, сплочённее и сильней в своей тяжёлой борьбе за существование.
Если мы иногда смеёмся просто от радости, то зачастую смех возникает у нас и без какой-либо видимой причины радоваться (так, во всяком случае, может показаться на первый взгляд). Разве не приходится нам то и дело смеяться над проявлением чьей-либо глупости, трусости, скупости, нерешительности или рассеянности? Мы можем посмеяться и над чьим-нибудь промахом, ошибкой, неловкостью и т. д., а казалось бы, чему нам здесь радоваться?
Необходимо тут же отметить, что не всё для всех одинаково смешно. То, что одним может показаться очень смешным, другие могут найти не смешным вовсе. Часто мы и сами затруднимся сказать, будем ли мы смеяться в том или ином случае. В книге профессора Д. Тимофеева «Основы теории литературы» я прочитал: «Если больной человек, с трудом передвигающийся, поскользнётся и упадёт в лужу, то это вызовет только наше сочувствие, потому что мы видели раньше, что его положение не избавляет его от такой опасности. Но если это произойдёт с человеком, выдающим себя за ловкого спортсмена, мы рассмеёмся… Если бы упавший спортсмен сломал себе ногу, мы бы уже не засмеялись: положение его было бы опасно, и смех был бы неуместен».
Казалось бы, зачем нам смеяться над упавшим человеком, даже если он и не сломал себе ногу. Если же в этом случае смеяться всё-таки надо, то как узнать, произошла у упавшего спортсмена поломка ноги или не произошла? Ведь определить это на глаз очень трудно. Может быть, в таком случае следовало бы подойти к упавшему и спросить, не сломал ли он себе ногу, и только после этого начинать смеяться? Боюсь, однако, что, пока выяснялся бы этот вопрос, охота смеяться у нас пропала бы. Ведь смех — реакция очень непосредственная. Случись у нас на глазах что-нибудь смешное, мы тут же засмеёмся. Если же начнём откладывать наш смех на потом, то, пожалуй, и вовсе не станем смеяться. К тому же такой запоздалый смех тоже может оказаться несколько преждевременным.
Один мой знакомый упал на улице, поскользнувшись на льду, и, не почувствовав никакой боли, отправился на работу. Только на следующее утро он обратил внимание на то, что нога у него побаливает и даже слегка распухла выше колена. Заподозрив неладное, он отправился в поликлинику, где ему просветили ногу рентгеном и обнаружили довольно большую трещину в берцовой кости. Пришлось ему после этого два месяца проваляться в постели.
Этот случай, как и масса других, которые могла бы привести медицинская практика, доказывает, что вообще невозможно сразу сказать, сломал человек ногу или не сломал. Если даже он и не сломал ногу, то, может быть, сломал руку или ребро, свернул позвоночник, может быть, кость у него сломалась не полностью, а только треснула, может быть, случилось сотрясение мозга, какое-нибудь кровоизлияние, что-нибудь внутри лопнуло… Всё это вещи не очень весёлые, хотя тоже могут обнаружиться не сразу, а некоторое время спустя.