Миссия России. Первая мировая война

Пиво не сразу ударило в голову, но его было много. Кирилл и Алексей, несмотря на протесты хозяина стола, все же сделали щедрый заказ, и официант, поднос за подносом, вскоре заставил пивными кружками и легкой закуской все три сдвинутых столика. Холодное пиво бурлило в желудке, вызывая легкую, приятную икоту. Уже после того, как выпили по первой и перешли ко второй кружке, Николай Гумилев, заметив внимательно слушавшего и молчавшего Кирилла, спросил:

— А что же безмолвствует наш новый знакомый артиллерист? Вы, молодой человек, давно на фронте?

— Вот уже год, Николай Степанович, — ответил тот, — правда, я не столько артиллерист, сколько картограф, топограф и наводчик. — Поверьте, это немаловажно в современной войне. И вы, конечно, тоже участвовали в прорыве летом прошлого года?

— Да-с.

— Да, да! Николай Степанович, благодаря нашей разведке и его схемам, а Кирилл в той разведке был с нами, их 1-я батарея разнесла австрийские окопы с пулеметами и пушки, а наш полк с небольшими потерями прорвал оборону противника под Тарнополем, — весело и бесцеремонно поддержал диалог Пазухин.

— Не сомневаюсь. Ни один рыцарь так не беспокоится о судьбе своей дамы, как кавалерист о безопасности артиллерии, находящейся под его прикрытием. То, что он может каждую минуту ускакать, заставляет его оставаться на своем посту до конца, — с поэтическими нотками в голосе промолвил Гумилев.

— Согласитесь, господа, ведь пехоте на войне тяжелее всего, а мы — кавалерия — белая кость, — вставил захмелевший Пазухин.

— Мне работа нашей кавалерии представляется как ряд отдельных, вполне законченных задач, за которыми следует отдых, полный самых фантастических мечтаний о будущем. Если пехотинцы — поденщики войны, выносящие на своих плечах всю ее тяжесть, то кавалеристы, — это веселая странствующая артель, с песнями в несколько дней кончающая прежде длительную и трудную работу. Нет ни зависти, ни соревнования. «Вы — наши отцы, — говорит кавалерист пехотинцу, — за вами, как за каменной стеной», — вновь, но уже совсем лирически изрек Гумилев и слегка потянул холодное пиво из очередной кружки.

— Да, совершенно согласен с вами, — подтвердил штаб-ротмистр.

— Красиво сказано! — восхитился Пазухин.

— Хотите, господа, поведаю одно из моих фронтовых наблюдений? — спросил хозяин стола.

— Сделайте одолжение, Николай Степанович! — попросил Космин, предвкушая услышать интересный рассказ из уст поэта.

— Случилось это года полтора назад, еще в бытность мою в Уланском Ея величества полку в Южной Польше. Австрийцы наступали тогда. Наш передовой разъезд прикрывал отход наших частей. Вечерело. Мы весь день ничего не ели и с тоской ждали новой атаки впятеро сильнейшего врага. Особенно удручающе действовала время от времени повторявшаяся команда: «Опустить прицел на сто!». Думаю, не стоит объяснят, господа, что на столько же шагов приблизился к нам неприятель.

Оборачиваясь, я позади себя сквозь сетку мелкого дождя и наступающие сумерки заметил что-то странное, как будто по земле стелилась туча. Или это был кустарник, но тогда почему же он оказывался все ближе и ближе? Я поделился своим открытием с соседями. Они тоже недоумевали. Наконец, один дальнозоркий крикнул: «Это наша пехота идет», — и даже вскочил от радостного волнения. Вскочили и мы, то сомневаясь, то веря и совсем забыв про пули.

Вскоре сомнениям не было места. Нас захлестнула толпа невысоких, коренастых бородачей, и мы услыхали ободряющие слова: «Что, братики, или туго пришлось? Ничего, сейчас все устроим!». Они бежали мерным шагом (так пробежали десять верст) и нисколько не запыхались, на бегу свертывали цигарки, делились хлебом, болтали. Чувствовалось, что ходьба для них — естественное состояние. Как я их полюбил в тот миг, как восхищался их грозной мощью. Вот уже они скрылись во ржи, и я услышал чей-то звонкий голос, кричавший:

«Мирон, ты фланг-то загибай австрийцам!» — «Ладно, загнем!» — был ответ.

Сейчас же грянула пальба пятисот винтовок. Они увидели врага.

Мы послали за коноводами и собрались уходить, но я был назначен для связи с пехотой. Когда я приближался к их цепи, то услышал громовое «ура». Но оно как-то сразу оборвалось, и разлетелись отдельные крики:

«Лови, держи! Ай, уйдет!» — совсем как при уличной драке.

Неведомый мне Мирон оказался на высоте положения. Половина нашей пехоты под прикрытием огня остальных зашла австрийцам во фланг и отрезала полтора их батальона. Те сотнями бросали оружие и покорно шли в указанное им место. К группе старых дубов. Всего в этот вечер было захвачено восемьсот человек и кроме того возвращены утерянные вначале позиции.

Вечером, после уборки лошадей, мы сошлись с вернувшимися пехотинцами.

«Спасибо, братцы, — говорили мы, — без вас бы нам крышка!» — «Не на чем, — отвечали они, — как вы до нас-то держались? Ишь ведь, их сколько было! Счастье ваше, что не немцы, а австрийцы».

Мы согласились, что это действительно было счастье, — закончил Гумилев и вновь потянул пиво.