Миссия в ад

Она всегда ненавидела лагерную охрану. Она годами жила рядом с ними. Они оставили на ней шрамы – внутри и снаружи, – которые не затянутся никогда. Из-за них она никогда не станет матерью. Не сможет даже помыслить об этом, потому что для этого требуется заново научиться считать себя человеческим существом, а ей это недоступно. Ее имя в лагере было «сука». Каждую женщину в лагере звали так.

«Сука, сука, – это единственное, что она слышала от зари до темна год за годом. – Давай, сука. Ну же, сука. Сдохни, сука».

Она повернулась к надзирателю, лежавшему на полу возле двери. Он еще не умер. Мужчина по-прежнему хватался за горло и ловил ртом воздух, в расфокусированных глазах металась паника. Так она и планировала – обездвижить его, но не убить. И прекрасно знала, что для этого нужно.

Она опустилась на одно колено возле него. Он смотрел на нее выпученными глазами, зажимая ладонью горло. Она не улыбалась от радости. Не грустила. На ее лице не было вообще никакого выражения.

Она придвинулась к нему ближе.

– Скажи это, – прошептала она.

Он застонал, цепляясь за свою перебитую глотку.

– Скажи это, – повторила она. – Сы сын.

Она подсунула руку под его ладони и нажала.

– Скажи это.

Он снова застонал.

Она поставила костлявое колено на его пах.

– Говори.

Он вскрикнул, и она нажала коленом еще сильнее.

– Скажи это. Сы сын. Скажи, и боли больше не будет. – Она навалилась на колено всем весом. Он закричал громче. – Скажи это.

– Сы…

– Скажи это. Скажи до конца. – Она яростно вдавливала колено в него.

Он заорал изо всех сил, насколько позволяла поврежденная гортань.

– Сы сын

.

Она выпрямилась. Не улыбнулась с радостью. Не загрустила. Так и осталась равнодушной.

– Видишь, у тебя получается, – повторила она его слова.

Он беспомощно смотрел, как она подпрыгивает в воздух и приземляется на него. Ее локоть вонзился мужчине в нос с такой силой, что хрящ прошел до самого мозга, словно пуля. Это убило его мгновенно; с перебитой гортанью он мог бы продержаться еще несколько минут.

Она встала и оглядела четверых мертвецов.

– Сы сын, – сказала девушка. – Я, не вы.

Она обыскала охранникам карманы и нашла рацию. Вытащила ее, настроила на другую волну и сказала просто:

– Готово.

Потом бросила рацию, перешагнула через трупы и вышла из камеры, по-прежнему голая, покрытая чужой кровью.

Ее звали Чун-Ча, и вместе с семьей она уже много лет находилась в Лагере 15, известном как Йодок. Ей был всего год, когда люди из Бовибу пришли за ними среди ночи. Они всегда приходили по ночам. Хищники старались держаться подальше от дневного света. Она пережила Йодок. Ее семья – нет.

Другие охранники миновали ее в коридоре, торопясь к камере, где лежали мертвецы.

Они ничего не сказали ей. Даже не посмотрели.

Когда они вошли, двоих вырвало на камни от зрелища, которое их там поджидало.

Чун-Ча дошла до оговоренного места, и там ее с уважением приветствовали двое мужчин в форме генералов северокорейской армии. Один протянул ей влажное полотенце и мыло, чтобы стереть грязь и кровь. Другой держал наготове чистую одежду. Она вытерлась, а потом переоделась прямо перед ними, нисколько не стесняясь своей наготы. Оба генерала при этом отвели глаза, но для нее это не имело значения. Ее раздевали и пытали перед множеством мужчин. Она не знала, что такое смущение, и не испытывала его. Собакам не нужна одежда.

Она лишь раз взглянула на них. Для нее они не выглядели как солдаты; в своих фуражках с широкими кокардами они выглядели скорее как члены оркестра, привыкшие держать музыкальные инструменты, а не оружие. Они казались забавными, слабыми и бестолковыми, но она знала, что эти люди – хитрые, осторожные и опасные для всех вокруг, включая самих себя.

Один сказал:

– Йе Чун-Ча, вы заслужили поощрение. Его превосходительство Ким Чон Ун проинформирован и передает вам личную благодарность. Вознаграждение будет соответствующим.

Она протянула им назад испачканное полотенце и мыло.

– Насколько соответствующим?

Генералы переглянулись, не скрывая изумления от ее комментария.

– Его превосходительство это решит, – сказал один. – И вы будете признательны, что бы он ни решил.

Его спутник добавил:

– Нет высшей чести, чем служить своей стране.

Она с непроницаемым лицом смотрела на них обоих. Потом развернулась и пошла по коридору – прочь из лагеря. Многие по пути поглядывали на нее. Никто не пытался встретиться с ней глазами. Никто, даже самые лютые из охранников. Весть о том, что она сделала, уже облетела лагерь. Поэтому никто не хотел смотреть Йе Чун-Ча в глаза – они могли оказаться последним, что этот человек увидит в жизни.

Ее неподвижный взгляд был направлен прямо вперед.

За четырехметровым забором ждал пикап. Дверца открылась, и она забралась внутрь.

Пикап сразу отъехал, направляясь на юг, в столицу – Пхеньян. У нее была там квартира. И машина. И еда. И чистая вода. И воны в местном банке. Больше она ни в чем не нуждалась. Она и так имела больше, чем когда-либо за свою жизнь. Гораздо больше, чем надеялась иметь. Она была за это благодарна. Благодарна, что жива.

Нельзя прощать коррупцию.