Миссионер

Некогда роскошный парк с белыми статуями, парадной лест­ницей, розовыми клумбами и подстриженными кустарниками, зарослями жасмина, голубыми елями, мозаичным фонтаном и чистенькой набережной — сейчас производил удручающее впечатление разрухи и заброшенности. Зато по зеленым склонам гор появились шикарные виллы хозяев новой жизни. Раньше по берегу озера каждый день собирали мусор и тщательно подметали — теперь всюду валялись черно-зеленые стекла разбитых бутылок, горы мусора и опавшей листвы. Тетушка с внучкой жили вдвоем на крошечную пенсию учительницы, питаясь в основном за счет маленького огородика. Красавица-матушка у Анечки погибла в аварии, а отец уехал на заработки... Раньше хоть родственники летом приезжали — все веселей и сытней было, а теперь не особенно-то поездишь: дорого.

Перед сном Анечка повела дядю на прогулку. Южная черная ночь с громадными звездами на небе опустилась на поселок. Пряно благоухали цветы палисадников. Жители, высунувшись из открытых окон и заняв все лавочки, тихо обсуждали последние новости. Молодежь в деревянной беседке слушала магнитофон и изредка хохотала. Когда Андрей с Аней проходили мимо, все замолкали, чтобы уже за их спинами обсудить еще одну новость.

Они прошли в парк и в кромешной тьме увидели десятки светящихся зеленых траекторий — это светлячки резвились в ночном танце. Они вышли на бывшую танцплощадку, мягко освещенную лунным светом. Теперь здесь собираются любители пикников: под ногами хрустело бутылочное стекло и рваные пластмассовые стаканчики. Андрей вспомнил, как раньше здесь играл духовой оркестр, танцевали нарядные пары и вот эти поверженные треснутые каменные чаши стояли на вот этих каменных тумбах, покрытые белоснежной известковой краской.

Вот из-за расступившихся акаций и елей широкой лунной дорожкой блеснуло озеро. По его берегам черными пирамидами высились тополя. По озеру плавали рыбацкие лодки. Красота какая!

— А ты на родине предков бывала? Наша родина — село в центре России.

— Нет еще... А как там?

— Как? Слушай! — Андрей вспомнил один опус из своего дневника и стал его цитировать: «Накинул тулупчик овчинненькай да сыромятенькай на круто-плечико, вышел на крыльцо резное, гукнул “Эге-ге!” (а в ответ: из лесу — “гы-гы”, из будки — “гав-гав”, из овина — “ко-ко-ко”, из фермы — “му-му”, с телеграфных проводов — “кар-кар”); блескучим оком зыркнул во небушко звездное и попёхал в гумны озимые свеклы косить. И тишина!.. Потом с морозца зашел в сени, скинул кирзачи, глотнул морозной зуболомной водицы колодезной из кадки душистой, хрустнул огурцом из бочки, растер по нёбу шершавым языком пирожок с вязигой, налил кошке молока, попарился в баньке ветловым веничком и хряп — на табурет к дубовому грубосколоченному столу карябать огрызком химического карандаша записки мудрого свекловода-селектора во назидание грядущим поколениям селян. Вот сосед зашел пригласить на путину — сигов и шпроты неводом в омутах пошарить, а ты ему: “Конечно, только в другой раз, у меня такой день...”, а вот и присядатель заглянул на сельсовет позвать — нового агронома в комбайнеры избрать; вот ужо пастух стадо пуховых козлов на удой пригнал, в амбар к коновязи привязал и зашел на сеновал рассолу с хренком ковшик опрокинуть и про ометы погутарить. А вот солому вязать в стога время подоспело, с ружьецом на тягу за околицу глухарей из силков в туеса собрать, картошку белокочанную сохой жать, пряжу дратвой сучить, лапти онучные валять, грибы белого налива мочить, капусту семенную тушить... Распрямишься так, разомнешь взопревшую поясницу и подумаешь натруженно: “Да-а-а ить, ноне с яровыми нетоё!” А там уж и печь кизяком растапливать пора. Одно слово: страда!»

Последние его слова заглушил звонкий Анечкин смех.

— Это только от большой любви к моей больной родине я так смеюсь, Анечка. Над собой, горожанином недоделанным, смеюсь.

— Дядечка мой любименький, свози меня на родину, я тоже хочу в овине вязиху мочить и грибы на ветлах настаивать, — заплясала девочка вокруг дяди.

— А вот тебе, космополитка ты еще пока безродная, пока рановато про это шутить. Ты поплачь с мое, стариковское. Да стопчи пару кирзачей по проселкам. А уж потом и поплачем-посмеемся. Над собой.

— Вы чего такие веселые? — Улыбнулась тетушка, когда они с приплясывающей Аней вошли домой.

— Это я космополитку родину любить учил, — буркнул Андрей. — А она, фулюганка, плач мой надсадный за смех приняла.

Ночью после молитвы Андрей вспомнил, как впервые увидел свою племянницу. Удивительно красивым и чистым ребенком была она, с добрым, покладистым характером. Никогда не позволяла она себе что-то требовать. Никогда не капризничала. Рядом с ней всегда становилось как-то светло и весело. Так хотелось бы, чтобы этот природный талант она сумела сохранить!