Мистер Эндерби. Взгляд изнутри

Кивнув в знак благодарности, Боб Каррен взял одну. Достав дешевую цилиндрическую зажигалку, он чиркнул, пламя осталось невидимым в полуденном воздухе, который сам был как пламя. Свинка Хрякк наклонился, прикуривая папиросу.

– Недолго осталось, сам знаешь, – сказал Боб Каррен.

– Недолго, – откликнулся Свинка Хрякк, вглядываясь в длинную, уходящую вдаль гряду ив. – На следующей неделе, по их прикидкам.

Он смахнул с нижней губы табачную крошку. Губы были обрамлены бурой, подернутой сединой бородой, лицо загорело, на носу – очки в стальной оправе. В нем было что-то от Хемингуэя, но на том связь с литературой кончалась. Говорящий литературным языком мужчина средних лет, явно не привычный к ручному труду, но готовый стараться, уважаемый соседями по палате, соглашающийся помочь в написании писем. Поговаривали, дескать, жаль попусту тратить образованного человека, отправляя, как будто бы собирались, учеником бармена в отель в Мидлендс. Но Свинка Хрякк знал, что жалеть не о чем.

Несколько дней назад, после отбоя, он тайком надел наушники. Отвергнув – щелчком пластмассового тумблера на стене – сперва «Легкую», потом «Домашнюю», он переключился на «Третью волну». Молодой человек скучным голосом бубнил о современной поэзии: «… Эндерби до своего необъяснимого исчезновения… завоевал себе место в ряду крепких поэтов второго плана… возможно, мало что сказать нашему поколению… более значительные произведения Джарвиса, Сайма и Казалета…» Слушал он без малейшего интереса. Тебя использовали, тебя выбросили, Эндерби заслужил больше многих… Хрякк предвкушал, как станет барменом. Более того, барменом, который будет отличаться от большинства, таким, который создаст особую атмосферу в пабе, поскольку сможет бросать над пенящимися пинтами стихотворные строчки. За словами и рифмами лежат ощущения. Теперь пришло их время.

– Что старый хрыч тебе сказал? – спросил Боб Каррен.

– Он-то? – без интереса переспросил Свинка Хрякк. – Ну, на мой взгляд, он довольно связно выступал в защиту англиканской церкви. Это какое-то вероисповедание. Многого не требует. Предложил мне кое-какие книги почитать, но я сказал, мол, мало что читаю. Если ему это доставит удовольствие, пойду к ним, крещусь.

– Сам-то я никогда религией не увлекался, – сказал Боб Каррен. – Мой папаша был лудильщиком, а все лудильщики атеисты. Помнится, в былые времена мы отлично развлекались по вечерам в четверг. Ну, знаешь, в желудке свинина и сидр, и кто-нибудь заводил разговор про хлеб насущный… Так спорили, чуть до драки не доходило. И не где-нибудь, а у нас в гостиной, понимаешь, со «Смертью Нельсона» над пианино. – Боб Каррен был очень худым человеком пятидесяти семи лет, продавцом радио, оправляющимся от шизофрении. – Сдается мне, – сказал он, – в те времена у людей было больше веры. Они верили больше. Ба, я, правда, думаю, что мой старик, который был всего лишь невежественным старым лудильщиком, больше верил в то, что бога нет, чем кое-какие сегодняшние религиозные придурки верят в то, что он есть. Смешной старый мир, – заключил он, как делал всегда.

– Уж точно, – согласился Свинка Хрякк, – но по-своему интересный.

После ланча предстоял крикетный матч между командой Флитчли и местным медпунктом Святого Иоанна. Свинку Хрякка уговорили судить. Его всегда нервировала блокировка мяча ногой, но он решил, если будет сомневаться, то по любому спорному вопросу (помимо очевидного чистого прохода или калитки) станет выкрикивать: «Мяч на поле». Сегодня вечером будет импровизированный концерт, запевать приедет доктор Уопеншо, и из столовой принесут пиво – по две бутылки на брата. Свинка Хрякк возглавлял команду победителей в викторине. Он обыграл Альфреда Брисли в шахматы.

– Подымайтесь, тигры! – окликнул мистер Пикок. – В копыте Чарли камней больше нет. – (Старый Чарли открыл в ухмылке беззубый рот.) – Господь в небесах, и все прекрасно и так далее, и так далее. Веселым шагом ‘ар-ш! Дайте-ка подсчитать, сегодня суббота, да? Отварная солонина с пюре, а за ней ревеневый пирог с патокой. Эй, Свинка, старина, подбери слюни! Шагом 'ар-ш!

Свинка Хрякк глянул на крошечные облачка (похожи на ватные пробочки от небесных пузырьков аспирина) и на согретые солнцем лодки на берегу, смотревшиеся тушками цыплят. Лебедь простер архангельское крыло. Вскинув на плечо мотыгу, выплюнув окурок, он зашагал.