Мистер Ивнинг

— Да ты ведь и не притронулся к торту, Гелвей… — она взглянула на него чуть ли не с упреком.

— Ее родная мать умерла. — произнес Гелвей, с трудом поборов смущение.

Но Эдна смотрела на торт.

— Можно будет завернуть остатки, Гелвей, и ты скушаешь его дома, там у тебя появится аппетит. — Она попыталась его утешить, но сама теперь плакала так сильно, что вся дрожала. — Такие вещи происходят внезапно, — ей удалось произнести это безликим тоном, словно она читала напечатанный на машинке список поручений. — Совершенно без всякого предупреждения, вот как у нас. Словно небо обрушилось на землю.

Эдна работала у миссис Эвелин много лет. Она всегда носила маленькие передники. Казалось, она ничем не занимается, только ходит из кухни в прихожую или гостиную и тут же возвращается в исходную точку. Сегодня, руководя детским праздником, она беспрестанно бродила кругами и смотрела сверху вниз на каждого ребенка, так что впору было усомниться, есть ли толк от столь бурных движений. И все же без нее миссис Эвелин не смогла бы управиться с таким большим домом, — так говорили люди. И именно Эдна Грубер первая убедила миссис Эвелин, что Гелвей — человек обязательный и безукоризненно надежный. И именно Эдна Грубер всегда настаивала на том, что нужно пригласить Гелвея, если не находилось никого, кто мог бы выполнить какую-то трудную, а зачастую неприятную и грязную работу.

— Так что, Гелвей, я второй торт целиком отправлю тебе, вот только отыщу подходящую коробку.

Садовник поднялся, так и не съев ни крошки. Он произнес несколько слов и, услышав, как они вылетают из его собственных уст, удивился, точно буквы возникали перед ним, начертанные в воздухе:

— Мне очень жаль… сочувствую ее горю… Смерть матери… это самая тяжкая потеря.

Затем он услышал стук захлопнувшейся за его спиной двери. Птицы угомонились, на западе застыли багряные облака, и вечерняя звезда плыла над темнейшей их грядой — золотистая, точно головы веселящихся детей. Садовник перекрестился.

Он постоял в большом зеленом дворе мистера Тейта, любуясь травой, которую он сделал красивой для мультимиллионера: сохранил ее живость, но привел в порядок. С наступлением сумерек поднялся ветер, и открывшиеся вечером цветы источали первый нежный аромат, в котором преобладало благоухание ночной красавицы. На земле возле магнолии что-то блеснуло. Он подошел поближе. Это были ножницы для стрижки овец, которыми он подрезал косматую траву возле деревьев и кустов, большие клумбы и изгородь. Внезапно, оступившись в потемках, садовник жутко порезал ножницами большой палец. Он двинулся прочь, подволакивая ногу, словно распорол не руку, а ступню. Хлынувшая кровь отвлекла его от печальных раздумий. Прежде чем войти в огромный дом мистера Тейта, он оставил окровавленные ножницы в мастерской, потом тихо зашел на кухню, сел на обычное место за длинным сосновым столом, разыскал несколько ненужных льняных салфеток и принялся делать перевязку. Потом вспомнил, что рану следует стерилизовать. Он поискал йод, но в аптечке его не оказалось. Тогда он промыл трепетную плоть раны густым желтым мылом. Сделал повязку и застыл, погрузившись в раздумья.

Пришла ночь. На улице кузнечики и сверчки слились в головокружительном хоре, а от голосов древесных квакш и одной птички, повторяющей все ту же ноту в совсем уж далекой тьме, чувства садовника оцепенели.

Гелвей знал, кто принесет торт — сам именинник. И Руперт будет стоять и смотреть, пока садовник не съест кусок. Губы Гелвея пересохли, точно посыпанные песком. Посланец добросердечной миссис Эвелин уже идет с тортом по тропинке, кусочки гравия поднимаются и падают под его шагами. Руперту нравилось находиться рядом с Гелвеем, если представлялся случай, и, как и его мать, мальчик любил что-нибудь дарить садовнику: то монеты, то рубашки, а теперь вот вечернее лакомство. Ему нравилось трогать Гелвея — так он, наверное, трогал бы лошадь. Порой Руперт взирал на коричневые мускулистые руки ямайского слуги с искренним недоумением.

На заднем крыльце послышались шаги, раздался неуверенный, но громкий стук.

Руперт Эвелин, которому сегодня исполнилось тринадцать, держал коробку в вытянутых руках. Садовник принял угощение немедля, чуть склонил голову и сразу вытащил торт — нетронутый, если не считать куска, который Эдна Грубер отрезала для него в доме: кусок этот, в толстой вощеной бумаге, лежал отдельно от торта, к которому больше никто не прикасался. Гелвей тяжело опустился на стул, все так же склонив голову над подношением. Ему очень смущало безмолвное удивление Руперта: глаза мальчика были прикованы к нему, а не к торту, хотя в полутьме кухни чернокожий слуга растворился в тенях, и только светлая рубашка и полотняные брюки выдавали его присутствие.

Гелвей зажег лампу и тут же услышал удивленный крик встревоженного посланца, напоминающий жуткий вопль миссис Эвелин, прочитавшей телеграмму.

— Ах да, моя рука, — тихо произнес Гелвей и вслед за перепуганным Рупертом посмотрел на повязку — обильно просочившаяся кровь почти полностью окрасила бинт малиновым цветом.