Мистер Кэвендиш, я полагаю.. (ЛП)

А ее губы. Наконец он обратил внимание и на ее губы. Полные и мягкие, слегка дрожащие, что можно было заметить, только присмотревшись.

Что он и сделал. И не смог отвести глаз.

Почему он никогда не замечал ее прежде? Она всегда была рядом, являлась едва ли не частью его жизни с тех пор, как он себя помнил.

И вот, к черту причины, он хочет ее поцеловать. Не для того, чтобы управлять ею или подчинить ее (хотя он бы не возражал ни против того, ни против другого), он хотел просто поцеловать ее.

Узнать ее.

Почувствовать ее в своих руках, вобрать ее в себя, независимо от того, кем она была, и что сделало ее… ею

.

И может быть, всего лишь может быть, изучить, кто она такая.

Но спустя пять минут, если он что–то и изучил, то не смог бы сформулировать что, поскольку, как только он начал целовать ее — действительно целовать ее, тем поцелуем, которым мужчина мечтает поцеловать женщину, — его мозг вообще прекратил функционировать.

Он не мог понять, почему он хочет ее с такой силой, от которой кружится голова. Возможно потому, что она принадлежит ему, и он это знает, и похоже всем мужчинам свойственна эта примитивная черта собственника. А возможно потому, что ему понравилось лишать ее голоса, даже если эта попытка его самого приводит в такое невероятное состояние.

Не вдаваясь в причины происходящего, всего лишь воспользовавшись моментом, когда ее губы приоткрылись, он скользнул своим языком внутрь, пробуя ее на вкус, и мир вокруг них завертелся, уменьшился и исчез, а все, что осталось, — это была она.

Его руки нашли ее плечи, затем ее спину, и уж потом спустились ниже. Он сжал ее сильнее и притянул к себе как можно ближе, издав стон, как только почувствовал ее соблазнительные формы, вдавленные в его тело. Это безумие. Они же сейчас в чистом поле. Под палящим солнцем. А он хочет взять ее немедленно. Здесь же. Поднять ее юбки и повалить прямо на землю, на траву.

А потом он хочет сделать это еще раз.

Он целовал ее со всей безумной энергией, которая скопилась в его крови. Его руки инстинктивно пробежались по ее одежде в поиске пуговиц, застежек — чего–то такого, что откроет ее для него, позволит ему прикоснуться к ее коже, почувствовать ее тепло. И когда он, наконец, расстегнул две из них на ее спине, к нему вернулась, по крайней мере, часть его рассудка. Он не был уверен точно, что же возвратило ему разум – возможно, это был ее стон, хриплый и подгоняющий, совершенно несоответствующий невинной девственнице. А может быть, это была просто его собственная реакция на звук, стремительная и горячая, которая повлекла за собой детальное видение картины, в которой она была обнажена и делала такие вещи, о которых, вероятно, даже не подозревала.

Он оттолкнул ее, неохотно, но решительно. После чего вдохнул и судорожно выдохнул, но это не привело к тому результату, который он ожидал — успокоить стремительный ритм своего сердца. На языке повисли слова «я сожалею». Честно признаться, он хотел их произнести, поскольку именно так поступил бы джентльмен, но, когда он увидел ее губы, приоткрытые и влажные; ее глаза, широко раскрытые и ошеломленные, и еще более зеленые, чем прежде, с его губ сорвались слова, абсолютно противоположные его разуму:

— Это было… неожиданно.

Она моргнула.

— Очень приятно, — добавил он, что прозвучало несколько сдержаннее, чем его настоящие ощущения.

— Меня никогда не целовали, — сообщила она.

Он улыбнулся, слегка удивленный.

— Вчера вечером вас поцеловал я.

— Но не так, — еле слышно прошептала она, словно произнесла это только для себя.

Его тело, которое уже стало успокаиваться, снова вспыхнуло.

— Да, — сказала она, до сих пор выглядя совершенно ошеломленной, — полагаю, что теперь вы должны на мне жениться.

В любое другое время, от любой другой женщины… черт, после любого другого поцелуя, он мгновенно почувствовал бы раздражение. Но что–то в тоне Амелии, во всем

ее лице, которое еще сохраняло соблазнительное неуверенное выражение, вызвало полностью противоположную реакцию, и он рассмеялся.

— Что тут смешного? — требовательно спросила она. Хотя, на самом деле, ничего не требовала, поскольку все еще была настолько сбита столку, что не могла на чем–либо настаивать.

— Понятия не имею, — сказал он честно. — Лучше повернитесь, я вас одену.

Ее рука взметнулась к застежке сзади на платье, и она удивленно приоткрыла рот, при этом он так для себя и не решил, поняла ли она, что он расстегнул две ее пуговицы. Она попыталась застегнуть их самостоятельно, и ему понравилось наблюдать за ее бесплодными попытками, но спустя приблизительно десять секунд неуклюжих дерганий за воротничок, он сжалился над нею и мягко отвел в сторону ее пальцы.

— Позвольте мне, — тихо произнес он.

Как будто у нее был выбор.

***