Мистер Кон исследует "русский дух"

Само собой разумеется, Ганс Кон далеко не единственный в буржуазном мире "ценитель" "Бесов". Таковых там более чем достаточно. "Во всем XIX в., — уверяют в один голос десятки и сотни "исследователей", — не было другого такого романа, который предвидел бы с большей прозорливостью политические потрясения XX в." "Преодоление нигилизма изнутри", "откровение о русской революции", "пророчество о событиях XX в." — в этой оценке "Бесов" сходятся с Коном и католические теологи, изгоняющие из мира "беса коммунизма", и продажные буржуазные публицисты, "литературоведы" и "историки", специализирующиеся на антисоветской клевете.

Достоевский действительно написал в начале 70-х годов клеветнический роман о русских революционерах, и нет ничего удивительного, что за ошибки и заблуждения писателя цепляются нынешние клеветники. Выступить со специальным романом против революционеров, где были бы сведены воедино все его прежние выпады, Достоевский собирался давно. Находясь в течение ряда лет за границей, оторванный от России и "связанный" с ней через Каткова и ему подобных, он узнал о "Нечаевском деле", которое ускорило его решение и подсказало сюжет романа. Работа над "Бесами" шла необычайно быстро. О Нечаеве газеты заговорили в январе 1870 г., а 19 октября 1870 г. Достоевский уже посылает Каткову первые главы романа. 5 апреля 1870 г. Достоевский писал Н. Страхову: "На вещь, которую я теперь лишу в Русский Вестник, я сильно надеюсь, но не с художественной, а с тенденциозной стороны; хочется высказать несколько мыслей, хотя бы погибла при этом моя художественность"[116].

Итак, художественность (которая всегда была синонимом правды для великого художника) сознательно приносится в жертву тенденциозности. Что это за тенденциозность? Уже в "Преступлении и наказании" писатель пытался обосновать предвзятую идею о том, что революционное насилие и уголовное преступление суть едины. Теперь его ложная концепция получила "фактическую основу". Но что это были за факты? "Ни Нечаева, ни Иванова, ни обстоятельства того убийства, — сообщал Достоевский, приступая к работе над романом, — я не знал и совсем не знаю, кроме как из газет"[117]

. "Факты", которыми пользовался предубежденный Достоевский и которые, как ему казалось, оплодотворили его замысел, подавались реакционной прессой в явно искаженном виде. А когда писатель в июле 1871 г. вернулся в Петербург, в его руках оказались уже материалы самого нечаевского процесса, состряпанные III Отделением. Предвзятость Достоевского, "подкрепленная" ложными "фактами", могла породить только глубоко ошибочное произведение.

Но если разобраться в источниках противоречий в творчестве гениального художника, то анализ содержания даже такого романа, как "Бесы", оборачивается против реакционных тенденций самого Достоевского, не говоря уже о тех, кто хотел бы приумножить за его счет свой моральный и политический капитал. Какую бы эволюцию ни переживал Достоевский (начавший, как известно, свою деятельность социалистом), какие бы выпады по адресу непонятых и оклеветанных им революционеров он не допускал, ни разу в своей жизни он не провозгласил здравицу в честь "его величества капитала". Капитализм (о чем, кстати сказать, молчат ценители "Бесов") был и навсегда остался для Достоевского главным "бесом". Но трагедия великого писателя заключалась в том, что на место революционной борьбы со старым феодально-буржуазным миром он хотел поставить религиозное смирение, непротивление злу. Художник, столь глубокий в постановке вопросов, Достоевский был беспомощен и жалок в их решении.

Две проблемы, выдвинутые нарождающейся революцией, поставил Достоевский в своих романах и обе решил неправильно.

Поскольку осуществлению справедливых требований народа, его коренных интересов — реакция препятствует насилием — народ вынужден применять насилие против реакции. Революция, свергая старый мир, может делать это только руками людей, воспитанных этим миром, поэтому в ряды ее борцов попадает и всякого рода накипь — люди, изуродованные старым строем, изломанные и искалеченные им.

Но, сведя всю революцию к насилию ради насилия, а всех революционеров — к этой накипи, к верховенским, Достоевский совершил величайшую, хотя и объяснимую, ошибку. Он принял — из жалости к больному — нож хирурга за нож бандита, поднял голос гуманиста против негуманности врача. Он не увидел в революции ничего, кроме увеличения количества страданий, уже переполнивших старый мир. Писатель не понял того, что люди, переделывая общественный строй, переделывают свою собственную природу, что разного рода накипь и грязь держатся на поверхности революционного потока только до тех пор, пока поток этот бессилен и слаб, они уносятся прочь, когда он становится могучим и глубоким.