Мистическое искусство: скрытые смыслы и спорные теории

Не зря художник использует для сцены серые и мрачные тона, чтобы передать атмосферу подавленности и безысходности. Вот что писал о картине известный русский критик В.В. Стасов: «Кто из нас не знает “Тройку” Перова, этих московских ребятишек, которых заставил хозяин таскать по гололедице на салазках громадный чан с водой. Все эти ребятишки, наверное, деревенские родом и только пригнаны в Москву на промысел. Но сколько они намучились на этом «промысле»! Выражения безысходных страданий, следы вечных побоев нарисованы на их усталых бледных личиках; целая жизнь рассказана в их лохмотьях, позах, в тяжелом повороте их голов, в измученных глазах…».

Перов довольно быстро нашел натурщиков для крайних мальчика и девочки. Но все никак не мог найти подходящую модель для мальчика в центре. Между тем вокруг этого персонажа должна была строиться вся композиция.

Случайно он повстречал в Москве крестьянку с 12-летним сыном, ехавшую на богомолье. Женщина была вдовой, нескольких своих детей она уже похоронила, остался один Вася. Перову показалось, что подросток идеально подходит для его задумки. Так 12-летний Василий стал натурщиком, несмотря на то, что родственники отговаривали его мать разрешать сыну позировать, видимо, что-то предчувствовали.

А несколько лет спустя та женщина приехала к Перову, чтобы выкупить картину. Оказалось, ее сын скончался от болезни.

Однако полотно уже приобрела Третьяковка. Безутешная мать отправилась туда, бросилась на колени перед картиной и принялась горячо молиться. Перов был так растроган, что специально написал для этой женщины портрет ее покойного сына.

Видение стрелецкой казни

Любому российскому школьнику известна созданная в 1881 г. картина Василия Сурикова (1848–1916) «Утро стрелецкой казни», связанная с одним из самых трагических событий нашей истории – подавлением Петром I стрелецкого бунта 1698 г. и казнью мятежных стрельцов. А вот о мистической предыстории ее рождения мало кто осведомлен.

Художник утверждал, что в числе его казацких предков с обеих сторон – Суриковых и Торгошиных – были бунтовщики, выступившие в конце XVII в. против сибирских воевод. Так что тема стрелецкого бунта изначально была ему близка. Когда в 1876 г. петербургская Академия Художеств направила его в Москву расписывать строящийся храм Христа Спасителя, он полюбил вечерние прогулки по Первопрестольной. Но это были не просто прогулки.

«Начало здесь, в Москве, со мною что-то страшное твориться, – писал Суриков позднее в своих воспоминаниях. – Куда ни пойду, а все к кремлевским стенам выйду. Эти стены сделались любимым местом моих прогулок именно в сумерки. Темнота начинала скрадывать все очертания, все принимало какой-то незнакомый вид, и со мною стали твориться странные вещи. То вдруг покажется, что это не кусты растут у стены, а стоят какие-то люди в старинном русском одеянии, или почудится, что вот-вот из-за башни выйдут женщины в парчовых душегрейках и с киками на головах. Да так ясно все, что даже остановишься и ждешь: а вдруг и в самом деле выйдут?»

Однажды Василий шел по Красной площади. Вечер, вокруг никого… Где-то в районе Лобного места он остановился, засмотрелся на угадывающийся в сумерках силуэт храма Василия Блаженного, и тут в мозгу отчетливо и полно, во всех деталях, вспыхнула картина. Ее просто показали художнику Высшие силы. А Сурикову оставалось только воплотить увиденное на холсте. Вернувшись домой, он сразу же взялся за наброски.

Однако работа над полотном шла нелегко. Василий жаловался друзьям, что по ночам ему снятся сцены казни. «И долго потом после дневной работы над картиной мне снились казненные стрельцы, – вспоминал он. – Они шли ко мне с зажженными свечами и кланялись, и во сне пахло кровью».