Мистик-ривер

Он лишь понимал, что смутно рассчитывает с помощью отца определить свое участие в событии и, может быть, увидеть все в ракурсе, который ни старые газеты, ни папки с протоколами закрытых дел дать не в силах. И может быть, удастся обсудить с отцом нечто более важное, чем последние телевизионные новости. Эдакая настойчивая потребность взять быка за рога. Временами Шону казалось, что раньше им с отцом случалось говорить о чем-то, кроме повседневных мелочей (как случалось говорить и с Лорен), но убей его, он не помнил, о чем именно шла тогда речь, — все зыбилось в туманной дымке воспоминаний юности, и он боялся, что никаких моментов близости, понимания и доверительного общения между ними на самом деле и не было и с годами он просто выдумал их как миф. Отец его был человеком молчаний и недоговоренностей, тяготевших к пустоте, и Шон немало времени тратил, пытаясь понять и интерпретировать его молчание, заполнить пустоты, порожденные иносказаниями, домысливая, что имел в виду отец. А с недавних пор Шон думал, что, может быть, и сам он не всегда заканчивает предложения и договаривает то, что намеревался сказать. И уж не такой ли он, как отец, человек молчаний, тех самых, которые он наблюдал и у Лорен и с которыми так и не сумел совладать, пока молчание не превратилось в единственное, что от нее осталось. Молчание и звук телефонных помех в трубке во время ее звонков.

— Зачем тебе понадобилось возвращаться так далеко в прошлое? — в конце концов произнес отец.

— Ты знаешь про убийство дочери Джимми Маркуса?

Отец вскинул на него глаза:

— Эта девушка в Тюремном парке?

Шон кивнул.

— Я увидел фамилию, — сказал отец, — но чтобы дочь...

— Да.

— Он твой ровесник. Что же, у него девятнадцатилетняя дочь?

— Джимми родил ее, когда ему было лет семнадцать, года за два до того, как угодил в «Олений остров».

— Ах ты, господи, — вздохнул отец. — Вот бедолага! А старик его все в тюрьме?

— Он умер, папа, — сказал Шон.

Шон увидел, что это известие расстроило отца, вновь перенеся его на кухоньку на Гэннон-стрит, когда он вместе с отцом Джимми в теплые субботние вечера распивал пиво, а сыновья их играли во дворе, и воздух звенел от их веселого смеха, долетавшего с улицы.

— Вот черт, — сказал он. — Но умер-то он хотя бы на воле?

Шон подумал было соврать, но голова сама собой качнулась отрицательно:

— В тюрьме. В Уолполе. От цирроза.

— Когда?

— Да вскоре после вашего переезда сюда. Шесть лет назад, а может быть, и все семь.

Губы отца беззвучно повторили «семь». Он тянул пиво из кружки, и темные стариковские пятна на тыльной стороне его рук в желтом свете лампы проступали еще отчетливее.

— Так легко забываешь, сколько лет прошло. Путаешься во времени.

— Извини, папа.

Лицо отца исказила гримаса — его единственный обычный ответ на выражения сочувствия или похвалы.

— За что извиняешься? Не ты же попал в тюрьму! Господи, да Тим во всем виноват. О чем он только думал, когда пришил Сонни Тодда!

— За бильярдной партией, да?

Отец пожал плечами:

— Оба они были пьяные. А больше — кто его знает, что там произошло. Оба пьяные, оба сквернословы, и характер у обоих скверный. У Тима еще похуже, чем у Сонни Тодда. — Отец отхлебнул еще пива. — Только что общего между исчезновением Дейва Бойла и этой... как ее? Кэтрин? Кэтрин Маркус?

— Да.

— Так какое же отношение одно имеет к другому?

— Я не говорю, что имеет.

— Но и не говоришь, что не имеет.

Шон невольно улыбнулся. Возьми любого бандита, который хочет перехитрить следствие и знает законы получше любого судьи, — Шон обломает его, но с этими ветеранами, с этими крепкими, что тебе орех, недоверчивыми скептиками из поколения его отца, с этими работягами с их бешеной гордостью и полнейшим неуважением к властям, если они задумали чего-то тебе не говорить, ты можешь биться всю ночь, но к утру будешь там же, откуда начал, — с одними вопросами, но без ответов.

— Послушай, папа, давай пока не думать о том, что и к чему имеет отношение.

— А, собственно, почему?

Шон предостерегающе поднял руку:

— Хорошо? Доставь мне удовольствие.

— О, конечно! Это единственная моя радость — при первой возможности доставлять удовольствие сыну.

Шон почувствовал, как рука его крепче сжала ручку стеклянной кружки.

— Я заглянул в старое дело о похищении Дейва. Полицейский детектив, который вел его, умер. Кроме него никто ничего не помнит, а дело числится в нераскрытых.

— Вот как?

— Да, так. А я помню, как ты вошел ко мне в комнату примерно через год после того, как все произошло, и сказал: «Кончено. Их поймали».

Отец пожал плечами:

— Поймали одного из них.

— Так зачем же...

— В Олбани, — сказал отец. — Я видел фотографию в газете. Парень этот признался в нескольких нападениях на малолеток в Нью-Йорке и дал показания, что в Массачусетсе и Вермонте он занимался тем же самым. Парень этот повесился в камере до того, как его расспросили о подробностях. Но я узнал это лицо — лицо, которое рисовал полицейский у нас на кухне.

— Ты уверен?

Отец кивнул:

— На сто процентов. Полицейского детектива... его звали... э-э...

— Флинн, — сказал Шон.

Отец опять кивнул: