Миткалевая метель

— Да-да. Тиракул — я слышал от бакши — хочет покупать мотальный станок. И тогда Сурахан не придет к твоим запарочным чанам, а их дочь, красавица Гюльджан, будет выводить в колыбели шелковичных червей не для тебя. Две бараньи головы не поместятся в одном котле, а два мотальных станка — в одном кишлаке. Бий все знает!

— Это правда, — проворчал манап, человечишка с жиденькой рыжей бородой. — Кроме того, люди видели, как вечером Тиракул ходил к ссыльному кузнецу.

Тогда разгневанный бай сказал:

— Ты, бий, жаден, как шакал, увертлив, как змея, учен, как китайский конфуцианец 56, в законах ты можешь запутать всякого! Верни мне деньги, что я дал Тиракулу, — получишь из них третью долю.

Бий встал с ковра и намотал на голову белую шелковую чалму, туже запахнул шелковый разноцветный халат:

— Скорее беркут упадет вместо лисы грудью на камень, чем бий ошибется в законах!

Кто в кишлаке не знал бия!

— Не успеет народиться новый месяц, как Тиракул переложит деньги из своей горсти в мой карман, — сказал бий. — Пойдем, манап, ты — старшина, ты мне нужен.

Бий, как коршун, завидел добычу и приготовился вцепиться в нее.

Бий и манап ушли.

Водка, сваренная на кумысе, придала им храбрости. Они вышли на тропинку, по которой Сурахан ходила за водой к чистому ручью.

— Где клевал ворон, там коршуну взять нечего, но ты, манап, получишь свою долю, — шепнул бий.

Сурахан вышла с кувшином за водой к ручью. Этого-то и ждали пьяные бий и манап. У Сурахан свешивался на лоб чачван 57, из-под него она почти ничего не видела. Да и знала, что этой тропинкой никогда мужчины не ходили, тем более — власти. Не пойдут же за водой бий или манап! Для этого у них есть батраки.

Сурахан шла и думала: «Где же взять денег, чтобы купить маленькой Гюльджан рубашонку?»

Рядом с ней вырос манап и закричал:

— Как ты смеешь переходить дорогу старшему? Я манап, а ты кто?.. Вот и свидетель есть — бий.

Думает Сурахан: «Уж не померещилось ли, не послышалось ли? Откуда взяться на этой тропинке манапу?» Она чуть приподняла чачван.

— Ах, так ты еще глядишь на блюстителя власти, бесстыдная! Кто тебе дал право глядеть на меня?

Перепугалась Сурахан, а уж манап созывал свидетелей из соседних домишек.

В горьких слезах вернулась домой Сурахан. Рассказала о своем несчастье мужу. Призадумался горемыка Тиракул. Бий да манап — хозяева, а Тиракул — раб: Теперь жди — потащат в суд…

— Кто же спасет нас от притеснителей? — спрашивал Тиракул вечером Ивана Петровича.

Отвечал ему русский рабочий:

— Только сами себя мы можем спасти. Все будем свободны и счастливы, когда сбросим угнетателей.

Не прошло и недели, зовут Тиракула на суд к бию. За то, что перешла Сурахан дорогу манапу, решили взыскать с Тиракула ровно столько, сколько ему дал бай. И тут же: давай деньги!

— Нет у меня денег, — отвечает Тиракул.

— Ты занимал у бая. Мы вот с манапом свидетели. Куда дел?

— Истратил.

— У тебя дочка красавица. Продай ее. Такую купят.

Тиракул плюнул им в козлиные бороды и больше разговаривать не стал. Бросили его в каменный сарай. Сидит он неделю, две. Бий и манап деньги требуют. Тиракул не дает.

А бий смеется:

— Дашь — возьмем, и не дашь — возьмем!

Принесла Сурахан деньги, бросила их бию:

— На, возьми!

Выпустили Тиракула.

— Пропади он пропадом, мотальный станок! — говорит Сурахан.

Соседи пришли погоревать вместе с Тиракулом, советуют подать на бия жалобу. Тиракул рукой махнул:

— А кто он, высший начальник над бием? Манапов сын. Не зря мне отец говорил: «Если манапов сын прикинется мостом, не переходи через него, коли хочешь жить. С жалобой лишишься последнего домишки». В суде как они судят? Одна собака приказывает другой, а та приказывает своему хвосту и успокаивается.

— Правильно ты, Тиракул, сказал! — согласился с ним русский рабочий, который в тот час сидел у Тиракула.

Бай тем временем получил назад чуть ли не все свои деньги от судьи, а с Тиракула опять требует долг. Ему никакого нет дела до того, что их отняли судом у Тиракула.

Пришлось Сурахан снова идти к баю — отрабатывать долг. С зари до зари стоит Сурахан со своими соседками у бая в запарочной над вонючими чанами. В чанах запариваются коконы. Шарит Сурахан палочкой в чане, ловит концы нитей. Размотчица она была — лучше не сыскать: что концы отыскать да подкинуть, что нитку пропустить в кольцо, что умело раздеть кокон до последнего моточка! Ее руки нитка слушалась больше, чем раскладника 58. Каждым одонышком 59 Сурахан дорожила. Подымет шелковую ниточку, наматывает ее на мотовило 60. Так изо дня в день всю жизнь глядела Сурахан в чан, шелк-сырец доводя до дела, но ни один золотой кокон не достался ей.

А долг с каждым годом все растет да растет.

— Так и умрешь у чана! — не раз хозяин кричал на Сурахан.

У нее за пазухой — мешочки с греной, и под мышками тоже мешочки; сразу два дела делает: и шелк разматывает, и коконы своим телом отогревает.