Митридат

— Я так и сделал, — Аполлоний с подозрением покосился на Эрота — в голосе рапсода ему послышалась насмешка. — Но что-то в последнее время не замечаю особых милостей богов ко мне. Если так пойдёт и дальше, через год я стану беднее самого последнего хейромаха.

— Это прискорбно, — рапсод принялся настраивать кифару. — Впрочем, мне ли об этом судить. Всё моё богатство — стоптанные сандалии и эта кифара.

— А жизнь?

— Она не имеет цены. Когда покупают раба, платят не за то, что он просто живое существо, а за его крепкие ноги и руки. Когда раб умирает молодым, жалеют не о том, что ещё одно творение природы не будет иметь своего продолжения, а потому, что придётся снова раскошелиться на приобретение нового работника.

— Ты не дорожишь жизнью?

— Зачем? — пожал плечами Эрот. — Умру я не раньше и не позже назначенного мойрами срока. Так стоит ли об этом так сильно волноваться? — он неожиданно рассмеялся. — Но, если честно, в царство Аида я не тороплюсь, и то, что я туда в конце концов попаду, не вызывает в моей душе ликования. К сожалению, там не водится вот это, — рапсод похлопал по бурдюку с вином. — А у старика Харона даром не выпросишь даже места в его лодке. Боюсь, что при моих доходах мне заплатить ему будет нечем, и пойдёт моя неприкаянная душа скитаться не по цветочным лугам, а по помойкам загробного царства.

— Всё шутишь… — проворчал Аполлоний. — Тебе и впрямь терять нечего, — он вытер потное лицо куском тонкого полотна. — Жарко… Когда наконец мы доберёмся до этого проклятого источника?!

— Потерпи ещё немного. Хочешь, я спою?

— Мне всё равно… — Аполлоний дышал широко открытым ртом, как выброшенная на берег рыба.

Рапсод в задумчивости пробежал длинными пальцами по струнам и запел. Голос у Эрота был сильный, звучный. Грозная мелодия победного пеана[176] разрасталась, ширилась, рвалась из-под тента вверх. Оживились измученные зноем воины охраны, подтянулись поближе к передней повозке. Возничие защёлкали бичами, волы прибавили ходу. Приободрившийся Аполлоний начал потихоньку подпевать Эроту.

— Ахай-яа-а! Кхр-ра! Кхр-ра! — дикие вопли заглушили мелодию пеана.

Из балки неподалёку от дороги выметнулись всадники. Горяча коней, они мчали на караван, охватывая его дугой. Одетые в звериные и бараньи шкуры мехом наружу, они показались перепуганному до икоты Аполлонию чудищами Гекаты[177], тем более, что впереди звероподобных всадников бежали огромные псы.

— Разбойники! — рапсод соскочил на землю и потянул за собой купца, потерявшего дар речи; они спрятались под повозку.

И вовремя — в воздухе густо замелькали стрелы. Разбойники стреляли на скаку, целясь в наёмных гиппотоксотов.

Вопли нападавших не смутили бывалых воинов. Повинуясь приказу начальника охраны, миксэллина, в жилах которого текла кровь воинственных саев, гиппотоксоты сомкнулись, прикрываясь круглыми щитами. Так они и ударили в середину дугообразного строя разбойников — плотно сбитой массой, ощетинившись короткими копьями. Под их натиском разбойники разлетелись, как осенние листья, взвихренные ветром. Пали убитые, лошади без седоков разбежались по степи. Эта маленькая победа воодушевила гиппотоксотов, и они обрушились на левый фланг разбойников. Закипела сеча — в ход пошли мечи и боевые топоры.

И всё же перевес разбойников был чересчур внушителен. Вскоре почти все гиппотоксоты полегли в жаркой схватке. Кое-кто из них сдавался в плен, пытаясь сохранить жизнь, но обозлённые отпором разбойники убивали всех подряд.

Только гордый потомок саев, миксэллин, и остался в живых. Его конь был изранен стрелами, и начальник охраны, на скаку перепрыгнув на лошадь без седока, умчался в степь. Разбойники не стали его преследовать, а занялись грабежом повозок каравана.

— Фат, поди сюда! — позвал главаря один из них.

Угрюмый пегобородый великан подъехал к передней повозке. Там уже собрались его гогочущие подручные. Действо, представшее перед его глазами, вызвало на широком, грубо высеченном лице великана кривую ухмылку.

Возле повозки сидели псы разбойников, мохнатые широкогрудые зверюги, помесь волков и боевых собак персов. А внутри образованного ими круга стояли двое: посеревший от страха толстяк-купец и кифаред, который наигрывал какую-то заунывную мелодию и пел дребезжащим дискантом.

— Кто вы? — басом спросил Фат на смешанном скифо-сармато-эллинском наречии, распространённом в степях.

— Я бедный странствующий кифаред, — с достоинством ответил ему Эрот, кланяясь. — А он, — показал на Аполлония, — купец, хозяин этого каравана.

Аполлоний тоже хотел поклониться, но ноги неожиданно подкосились от страха, и он упал. Разбойники заржали.

— Не убивай его! — поспешил заговорить рапсод, заметив, что Фат потянул меч из ножен. — Он даст богатый выкуп.

— А ты? Сколько заплатишь мне ты? — спросил главарь разбойников с насмешкой.

— Могу предложить только своей череп. Из него тебе сделают чашу для вина.

— Кхр-р… — хмуро засмеялся Фат. — Шутник… Ладно, я согласен, — он вынул меч.