Мю Цефея. Переломный момент

— Мне нужно прикоснуться к духу Великой Сети, — громко прошептал он. — Совершить путешествие по волнам звёздной божественности. Прошу не тревожить меня во время этого прекрасного акта соединения с вечной душой Информационной Вселенной.

Двое возле арки дёрнулись.

— Вы-то должны такое понять, — с укором и болью в голосе сказал им Крапивник. Они нерешительно переглянулись.

— Постой, у нас…

Не слушая Зорана, презрительно дёрнув плечами, Крапивник прошёл через портал.

Спустя полминуты раздался его звонкий голос, читающий нараспев:

— Славься Личность, имеющая право на автономность. На изменение себя по собственному хотению. Да будем все мы трансформированы и подготовлены. Да будут вечно неизменны наши права на свободу, жизнь, репродукцию и приобщение к Великой Сети…

Ростки поют, алчущие, страдающие, угнетённые, задыхающиеся без Сети, они плачут, они страдают. О, если бы Сеть была здесь повсюду. Мощным потоком овила бы она пещеру, наполняя её голосами — смехом и плачем, стонами и шёпотом, криками и охами. Дайте только срок, и так будет, и Сеть восторжествует, цветя и плодонося.

Ах!

Как же тут пусто сейчас, как глухо, как темно. Ещё не время, они поспешили. Здесь не в кого заронить Чудесное семя, здесь мысленная тишина. Будто коробка с серыми красками, будто Луна не только снаружи, но и внутри. Спящая Луна, не пробуждённая Луна. Населённая теми, кто ничего не видит и не знает.

Крапивник смотрит: комната собраний? Глупый цис. Это молельный дом мехов. Всё здесь принадлежит им. Серые стены в шрамах проводов. Пластины на потолке будто пробиты осколками разрывного снаряда. Жар пустыни в вентиляции. Фальшивый треск счётчиков радов. В этом все мехи.

В них слишком мало живого и хаотичного. И теперь Крапивник здесь, в их святом месте, о, как приятно было сбить их с толку, нагадить им — им и цису, что топчется у дверей с каким-то-там-выражением на лице. Обида на него до сих пор покусывает сердце, как изумрудно-алая змея.

Ну его. Дай мне ответ: что же это за место? Найди соответствия. Найди причины его существования.

Мгновение — и по стенам бегут руны чар. Скрежещут механизмы, капает горячее масло, когда конструкты соединяют круг, рассекая дымный и жаркий воздух, которым так тяжело дышать. Станция слепа и глуха, она не знает, что здесь происходит. Люди могут смотреть, но они не увидят. Вот оно!

Крапивник смотрит: конструкты заслоняют жреца, жрец прижимается к рунной стене большой лысой головой, торчащий шип входит в пластину на затылке, и срабатывает механизм, которого не найдёт ни один искин, потому что это… действительно механизм. Механика, грубая механика, грубая механика от мехов, да, да… Приходят в движение жилы и кости под этими стенами, рождается Машина единения. В голову жреца струятся слова. Да, да. И когда круг размыкается и конструкты подходят к жрецу по очереди, сообщение передаётся самым надёжным методом — от руки к руке, из уст в уста. Два слова, три слова, неразличимый шёпот.

Они знали свою роль ещё до того, как прибыли сюда. Им не нужны указания. Их разум хранится в недоступном для слабой плоти месте. И они помнят, что делать и когда начать.

Впереди белый огонь.

Крапивник дрожит, читая слова. Они как жабы, что падают из осквернённого рта. Как газ, ползущий по полям сражений. Как мёртвый туман, накрывающий чужое убежище.

Это страх.

Теперь они переминались у входа втроём, он и «скорбные братья». Одного он знал не очень хорошо, а второй, Владуц, был из его рабруппы. Обычно они хотя бы здоровались, но теперь Владуц только бросил тяжёлый взгляд и отвернулся, сопя. На его бритой макушке красовался перевёрнутый знак вопроса, а под ним — узкий шрам, слишком кривой и рванный, чтобы быть украшением. Наследие того места, где Владуц вырос.

Зоран занёс постфактум визит Крапивника в расписание комнаты собраний и подумал, что устал. Очень быстро устал от дёрганного и странного тощего человечка, в словах и действиях которого так мало понятного. Вспомнились поджатые губы Сабино: не зря она сомневалась. Может быть, орбитальщики все такие, как этот.

Крапивник уселся на пол и как будто сложился, подогнул ноги, сгорбился, вытянув шею вперёд и переплетя руки на груди. «Ниточное» одеяние растеклось вокруг, повисло в воздухе, мерцая и пуская блики на бледно-серые стены. Минуту назад, слегка покачиваясь, Крапивник громко читал свою «молитву», больше напоминавшую куски какого-то манифеста. А теперь замолчал, выпрямившись и подняв лицо к потолку. Сперва казалось, что он счастлив, потом — что задумчив. Но вот Зоран взглянул на него ещё раз и поразился: уголки рта подрагивают, под глазами обозначились тёмно-жёлтые круги, и кожа тоже будто пожелтела, как у растения, нуждающегося в воде.