Младенец Фрей

Пока я собирался, в ушах беспрерывно звучала фраза Дмитрия Ильича: "Он придумает выход". В ней было нечто колдовское, дьявольское - и в безусловном преклонении Дмитрия Ильича перед братом, и в том, что я сам все более склонялся к мысли, что фигура такого масштаба, как Л., не даст смерти одолеть себя. При том я оставался вполне трезвым, вовсе не склонным к мистике ученым и полагал, что все таинственные явления проще всего разгадывать с помощью здравого смысла и самой простой арифметики.

В тот, последний, приезд обстановка в Горках резко переменилась. Хотя не исключаю, что ощущение это питалось в значительной степени моими собственными предчувствиями.

Мне показалось, что возле дома и в самом особняке в тот день было куда больше народу, чем обычно, - словно хозяин дома уже умер и это событие выбросило из привычных уголков и комнат всех обитателей большого дома и привлекло иных - по грустному делу или из обязательного соседского любопытства.

Н.К. встретила нас внизу, глаза ее распухли и были красными. Анна Ильинична, напротив, была бледна и осунулась. М.И. заговорил с доктором Осиповым, а меня попросил забрать из автомобиля таблицы и его саквояж. Я взял требуемое и присоединился к окулисту в гостиной.

Через несколько минут тревожного ожидания нас пригласили в спальню к Л.

Л., вытянувшись, лежал на кровати, покрытый клетчатым пледом. Видно было, насколько он ссохся и уменьшился - мне показалось даже, что на кровати лежит лысый ребенок, умирающий от голода - фотографии таких детей еще недавно сопровождали в журналах сообщения из Поволжья.

При звуке наших шагов он медленно повернул голову и после нескольких секунд пустоты глаза начали наполняться соком разума. Губы Л. шевельнулись, он промычал нечто, и Н.К. сказала:

- Он вас узнал.

И тут я увидел левую руку Л., которая лежала на пледе - средний палец шевельнулся, стараясь покрыть собой указательный палец. И я понял смысл этого жеста - Л. не намеревался сдаваться - он сам решал, когда ему умирать.

Но тут центром внимания стал М.И. и его таблицы.

Авербах склонился к пациенту и стал спрашивать его - медленно и настойчиво, чтобы пробиться к тускнеющему сознанию:

- Вам больно? Больно глазам? Сильная боль?..

Я вскоре перестал следить за вопросами и повел взглядом по небольшой комнате, стараясь запомнить в ней все - и как расположена мебель, и как падает сквозь окно свет, и как одета Н.К. - Почему-то я посчитал своим долгом все запомнить, потому что мне предстоит написать воспоминания о последних минутах жизни вождя и преступно будет что-то упустить.

Как ни странно, сейчас, описывая те события, я должен признать, что начисто забыл, как кто был одет, какая там стояла мебель и даже - сколько народу было в спальне.

Дмитрий Ильич тронул меня за локоть и потянул, увлекая за собой, прочь из комнаты.

В коридоре он спросил:

- Надеюсь, вы не забыли?

Должен сказать, что перед отъездом из дома я провел отчаянную борьбу с самим собой, не желая брать этот проклятый пакетик, но все же взял, полагая, что не имею права подводить людей.

Я хотел было передать пакетик Д.Н, но брат вождя отказался его принять и сказал, что сначала надо выслушать диагноз М.И.

Он же сообщил мне, что последний и самый сильный приступ начался ночью и сам Л. убежден, что вот-вот умрет.

Мы вернулись в комнату к Л.

М.И. как раз произносил свой диагноз:

- Со стороны глазного нерва и вообще глаз никакого нарушения нормы нет. Все в порядке...

Эти слова "все в порядке" звучали в той комнате как тревожный вопль значит, дело не в глазах, не в переутомлении - на что так надеялся Л. Значит, это - как он и вычитал в книгах - последний звонок приближающейся смерти.

Л. прикрыл веки, давая понять, что понял М.И.

Последующий час М.И. провел с родными Л., он вынужден был признать, что положение Л. совершенно безнадежно и, как бы не сопротивлялся его организм, исход один и близок...

М.И. совсем не удивился, узнав от меня и стоявшего рядом Дмитрия Ильича, что я, по его просьбе, остаюсь в Горках на ночь. Сам М.И. остаться не мог и не хотел.

М.И. покинул Горки, когда уже было темно. Я вышел проводить его на крыльцо. Стоял жгучий мороз. Снег отчаянно скрипел, будто взвизгивал под каблуками людей. В спину нам бил теплый свет из окон.

М.И. пожал мне руку, словно Пущин остающемуся в ссылке Пушкину.

Вскоре после отъезда М.И. Анна Ильинична обнаружила меня в гостиной и попросила следовать за ней.

- Сейчас приедут разные люди, - сказала она неодобрительно. - Лучше, чтобы они вас здесь не видели. Как мухи на падаль... - и повторила, - как мухи на падаль, - не ощущая двусмысленности этих слов.

А впрочем, подумал я, может быть, она уже похоронила брата? И я здесь единственный, кто не верит в смерть Л.

Анна Ильинична оставила меня в небольшой комнатке второго этажа, окно которой выходило на главный фасад. Она зажгла свет и попросила чувствовать себя, как дома.