Младший брат

Через год после исчезновения Феликса, когда Клэр, наревевшись на своей керамической фабрике, уже вернулась в Нью-Йорк и совсем бы собралась выходить за героического Билла, в одной не заслуживают особого доверия газетенке появилась любопытная статья. Речь шла о двух с чем-то десятках молодых американцев, каким-то боком связанных с «Красными бригадами», и с «Черными пантерами», воевавших на стороне партизан в одной банановой республике. Партизаны были троцкистского толка, все норовили провозгласить какую-то «Освобожденную зону покуда же стреляли правых и виноватых и петляли по джунглям, убегая не только от правительственных войск, но и от местного населения. На скверной расплывчатой фотографии кое-кто признал среди партизан пропавшего авангардиста. Запахло сенсацией. В печать просочились сведения о связях Феликса с террористами еще в Амстердаме, словом, Клэр отправилась к автору статьи, который, ни за что не ручаясь, взялся однако, переслать ее письмо. Свадьбу под благовидным предлогом отложили. Через три месяца пришел коротенький ответ, нацарапанный протекающей шариковой ручкой на разорванном пакете. «Прости мне амстердамскую комедию,—писал Феликс,—вероятно, я до сих пор люблю тебя, но мне показалось, что так расстаться будет легче для нас обоих. Тебе еще жить да жить, а я человек конченый. И дело, конечно, не в наших отношениях, просто меня замучила пустота в сердце и в душе, может быть я действительно нездоров. От нынешней своей жизни мне тоже придется рано или поздно бежать, но время еще не настало, да и бежать некуда — джунгли вокруг. Я ношу болотную форму в мерзких разводах, принял присягу, поклявшись отдать всю кровь до последней капли за свободу угнетенных во всем мире. Наш команданте, самоуверенный дурак с гнилыми зубами, уверяет, что, когда мы придем к власти, в стране больше не станет ни голодных детей, ни трусливых интеллигентов. Между прочим, кончил Калифорнийский технологический и свободно изъясняется по-английски. Надо полагать, что меня в этой новой стране не будет тоже»

— Вот и все, подумала я и отвечать ему не стала. А три недели тому назад он зашел, пока Билл был на работе. Полчаса просидел. Говорили мы мало, и Максим вокруг бегал, да и Феликс всегда был молчаливый. А потом обратно позвал. Я чуть с ума не сошла. И тут вспомнила про отцовскую путевку, помчалась в консульство, за день до отлета визу получила—и вот, как видишь...

— Не прошло?

— Теперь прошло. Совсем.

— Почему ты сразу после письма не отправилась к нему?

— Не переоценивай меня, Марк. Что мне было делить с этими бандитами? Да он меня и не приглашал. Я взамен взяла да и вышла замуж. Ну что ты так смотришь? Я обыкновенная женщина, я жить хочу, я смерти боюсь. Ты думаешь, мне не снятся страшные сны?

— Все-таки я не смогу без тебя,—невпопад сказал Марк.

— Давай не будем об этом!—взмолилась она.—Ради Христа не будем, пожалей меня, мне не легче твоего...

— Скоро наши вернутся с экскурсии,—тупо промолвил он.

— Ну и пусть, а мы от них сбежим. Слушай, там за дверью какая-то молодая женщина на нас смотрит.

Обернувшись к стеклянным дверям, он вздрогнул.

— Наталья?

Она. В дешевеньком, хорошо Марку знакомом розовом плаще, подурневшая, с заметно обозначившимся животом. Подошла молча, на неловкий поцелуй в щеку только пожала плечами.

— Как тебя в гостиницу пустили—здесь же сплошные иностранцы! И кого ты ждала?

— Тебя.

— А откуда ты узнала, что я здесь?

— Иван утром звонил. Сказал маршрут твоей группы, фирму. Я набралась смелости, позвонила в Контору. Полчаса у твоих дверей проторчала, потом меня дежурная сюда отправила. Кто это с тобой?

— Любимая женщина,—сказал Марк серьезно.

— А-а. Что ж, страшно за тебя рада. Правда.

— И только-то?—К нему на мгновение вернулось легкое настроение.—Дай-ка я вас познакомлю. Можем все вместе посидеть. Время у тебя есть?

Времени у Наталья не было вовсе, дома беспокоился Алик, порывавшийся пойти вместо нее, но поговорить им надо обязательно, срочно, и не в гостинице, а на воздухе, и если его любимой женщине можно доверять— что ж, она не помешает, а может, и полезной окажется.

На скамейке в глухом ленинградском дворе-колодце с первых слов выяснилось то, чего следовало ожидать и что все-таки казалось Марку невозможным.

«Мы сидели в самаркандском валютном баре,—соображал он невесть зачем,—играли «Уральскую рябинушку», и Гордон все удивлялся, откуда там американские сигареты, если в местной «Березке» их нет...»