Младший брат

— У вас создалось ошибочное впечатление, будто вы арестованы полицией по обвинению в совершении преступления. Забудьте об этом. Вы задержаны правительством Соединенных Штатов как потенциальный участник враждебной военной акции. На вашем месте я бы хорошенько подумала, как убедить нас, что вы не тот, кем вас здесь считают. Подумайте, Маркус! Потому что военнослужащих противника в случае целесообразности просто убирают. Для них приготовлены глубокие черные дыры, и в одной из них можете исчезнуть и вы, Маркус — навсегда! Вам понятен смысл сказанного мною, юноша? А теперь объясните, почему вы находились на улице во время вооруженного нападения на Сан-Франциско? Что вам известно об этой акции? А также разблокируйте этот телефон и раскодируйте файлы, содержащиеся в его памяти.

— И не подумаю, — сказал я этой дуре. В памяти моего мобильника хранилось слишком много личного — фотки, письма, небольшие программки и примочки, которые я сам установил. — Для вас там нет ничего интересного.

— Вам есть что скрывать?

— У меня есть право на защиту от вторжения в личную жизнь, — сказал я. — Требую предоставить мне возможность поговорить с адвокатом.

— Даю тебе последний шанс, сынок. Честным людям нечего скрывать.

— Я хочу говорить с адвокатом! — Моим родителям это влетит в зелененькую, однако на всех справочных веб-сайтах однозначно рекомендуется на случай ареста полицией требовать встречи с адвокатом, что бы тебе ни говорили и ни делали. В отсутствие твоего адвоката держи язык за зубами, иначе ничего хорошего от копов не жди. Хоть эти двое и открестились от принадлежности к полиции, но если я не арестован, то что же?

Позже я не раз пожалел, что сразу не разблокировал тогда свой мобильник.

Глава 4

Меня снова посадили на цепь и надели на голову капюшон. Прошло довольно много времени, прежде чем грузовик тронулся с места и покатил под гору. Тут меня опять рывком подняли на ноги, но я не удержался и упал ничком.

Затекшие ноги стали бесчувственными, как две глыбы льда, только колени после долгого стояния на них распухли и болезненно отзывались на малейшее движение.

Чьи-то руки подхватили меня за плечи и за ноги, подняв, как мешок с картошкой. Вокруг раздавались невнятные голоса, плач, ругательства.

Меня перенесли куда-то недалеко, опустили и снова приковали к какой-то железяке. Резь в коленях была нестерпимой; я неловко повалился вперед и бессильно повис на наручниках, свернувшись калачиком.

Скоро движение возобновилось, только не так, как в грузовике. Пол подо мной мягко покачивался и вибрировал от работы мощных дизелей. Я понял, что мы на судне. В животе у меня похолодело. Меня увозят с американского берега неизвестно куда! А может, это куда где-нибудь у черта на куличках? До сих пор мне было страшно, но теперь я по-настоящему запаниковал. На несколько минут у меня из сознания исчезли все мысли, кроме той, что я никогда больше не увижу своего города, дома, родителей. Мне стало так тошно, что на самом деле чуть не вырвало. Я начал хватать воздух ртом, но никак не мог восстановить нормальное дыхание в тесном мешке, а еще из-за того, что находился в скрюченном положении.

На мое счастье мы плыли не очень долго. Мне показалось тогда, что целый час, но в действительности, как я теперь знаю, минут пятнадцать, не больше. Двигатели сбавили обороты, подводя судно к причалу, по палубе затопали ботинки, послышались щелчки наручников — начали уводить пленников. Когда подошла моя очередь, я попытался встать, но не смог, и меня опять понесли — все так же бесцеремонно, грубо.

С головы моей сняли мешок, и я увидел, что нахожусь в тюремной камере.

Она была старая и обшарпанная и пахла морем. Единственное окошко располагалось очень высоко, и его перекрывала ржавая решетка. Снаружи еще стояла ночная мгла. Прямо на полу валялась подстилка; к стене был приделан металлический унитаз без сиденья. Охранник, снявший с меня капюшон, ухмыльнулся и вышел, заперев за собой тяжелую стальную дверь.

Я принялся осторожно массировать окоченевшие ноги, шипя от боли по мере того, как восстанавливалось кровообращение. Наконец я сумел встать и начал потихоньку ходить из угла в угол. До меня доносились голоса, крики, причитания. Я тоже изо всех сил заорал в воздух:

— Джолу! Даррел! Ванесса! — Мои вопли подхватил весь тюремный блок, выкрикивая имена и грязные ругательства, прямо как пьяный базар в подворотне. Наверное, мой голос точно так же звучал для обитателей соседних камер.

Охранники принялись стучать в двери камер, приказывая всем замолчать, отчего гвалт только усилился. Мы вопили до исступления, до хрипоты, будто у нас крыша съехала. Ну и что, какого черта? Чего нам терять?