Младший брат

— Дело твое. Между прочим, знаешь, сколько пришло писем в ответ на статью? Семь тысяч пятьсот шестьдесят. В завтрашнем номере будет подборка. Отлично. А то радиоголоса уже разоряются, лают на весь свет...

— Я кое-что слышал,—сдержанно сказал Марк.

— И про Розенкранца? Нет? Ну этого, со штанами? Так он уж умудрился комитет защиты Баевского сколотить. Сам видишь, дружки у него и без тебя хватает.

Еще выпили, снова закурили. Раскрыли наружную дверь. Собака, лая, бросилась к Марку на колени, а с нею на веранду ворвался запах влажной летней земли, жасмина, отцветающего шиповника и еще чего-то такого, чему и названия-то нет на человеческом языке,—жизни, быть может.

— Словом, живи себе у Светланы, я против тебя лично ничего не имею. А заявление, к слову, осталось бы строго между нами.

— Зачем же оно тогда вообще?

— Вот сюда его спрячу.—Сергей Георгиевич хлопнул по внутреннему карману летнего пальто, висевшего на спинке стула.—На всякий пожарный. Для укрепления нашего с тобой взаимного доверия. А?

— Идет, — неожиданно сказал Марк.

В голову ему пришла счастливая мысль—в обмен на заявление которое, разумеется, не могло иметь никакого значения и уж тем более никому не могло повредить, попытаться кое-что выведать у прозаика Ч. который исписанную Марком бумагу действительно спрятал в карман украшенный синей с золотом иностранной этикеткой.

— А хреновые были дружки у твоего Андрея!—засмеялся Сергей Георгиевич после нескольких осторожных вопросов.

—Заложили они его, зятек, как орешек раскололись. В сущности, вся эта диссидентская шатия такая—молодец против овец, а против молодца и сам овца.

Вот и вся информация, которой удалось разжиться Марку в обмен на его довольно красноречивое, по стилю напоминавшее отречения тридцатых и пятидесятых годов, «заявление». То ли хитрил искушенный мастер пера, то ли и в самом деле не посвящал его друг-полковник кое в какие тайны ремесла. Вернулась Света. Кое-как отужинали, с грехом пополам досидели остаток вечера. К ночи заморосило, посвежело. Сославшись на подпитие, хозяин дома не стал подвозить их до станции; впрочем, проводил пешком до самого кладбища.

Глава вторая

«Просыпаюсь рано-рано вспоминаю: никогда мерно капает из крана обнаженная вода ей текучей мирной твари соплеменнице моей удается петь едва ли плакать хочется скорей долгим утром в птичьем шуме слышу жалобы сквозь сон эй приятель ты не умер нет по-прежнему влюблен. Дай твоих объятий влажных тех которые люблю без тебя я этой жажды никогда не утолю дай прикосновений нежных напои меня в пути чтобы я в пустых надеждах мог печалью изойти насладиться сердца бегом покидая сонный дом становясь дождем и снегом льдом порошей и дождем».

Было.

Дворницкая. Первые от руки страницы дурацкого романа. Мастерская Якова. Ты не можешь обычных картин, вот и весь твой авангардизм, говорил я.

Он назло мне эту картину... ветку черемухи на потертой кухонной клеенке, клетчатой. Просто ветку черемухи. И по самой клеенке узнавались пятидесятые годы. Тогда еще не было красивых.

Были муравьи, появлялись весной на коммунальной кухне, и общего рыжего кота звали Василий, как же еще.

Никогда не мучил зверей. Ни кошек, ни лягушек. В лагере ребята из старшего отряда, кусок стекла, кровь. Кинулся защищать, получил под дых, плакал на траве, а лягушку убили и бросили. Иван смеялся. Кошек нет, а низших насекомых в детские годы препарировал в заметном количестве—из любопытства к смерти. Особенно гусениц.

Гусениц.

Летом пятьдесят седьмого фестиваль, и непарный шелкопряд в подмосковных лесах. На каждой рыжей сосне. Сотни, тысячи неподвижных белых бабочек, мохнатых, со сложенными крыльями.

И не любил никогда, о нет, любил, конечно, и тогда в Сочи нравилось, что маленькая и голос резкий, и было хорошо, ах чем она-то виновата?

Мы их в морилки сажали — знаешь, такие стеклянные банки, затянутые марлей, и чуть-чуть спирта на донышке. Или не спирта? Смеси с формалином, кажется, уж и не припомню. Бабочки так спокойно давали себя снимать с бугристой коры, и скоро набиралась полная банка мертвых, чуть трепетавших крыльями, и мы их выбрасывали на траву. А кучки яичек на деревьях—кладки, по-научному,—мазали керосином. Это ведь диверсия была. В Москве фестиваль, страшные дела—понаехало иностранцев, навезли сифилиса и детям раздают отравленную жвачку

в карман светло-серого летнего пальто этикетка финнлен кажется я тоже хотел себе такое потемнее и покрой поспортивнее только в конторе на складе ничего похожего а прошлым летом мелькали в обычных магазинах чистая шерсть и синтетики всего пять процентов чтобы не мялось на такую погоду самое то но размеры начинались с пятьдесят четвертого что за черт расстраивался потом сообразил маленькие раскупают быстрее а внутренний карман глубокий и шелковая подкладка да у делового человека такой и должен быть

бумажник, визитные карточки, знакомства со своим дальним родственником Баевским не поддерживал и решительно, да, именно решительно отмежевываюсь от его преступных действий, направленных на подрыв советского строя.