Млечный Путь, 2012 № 01 (1)

Частичным успехом можно, пожалуй, считать «Эдем». О том, чем эта книга могла стать, я узнал только после того, как она была окончена, а, если быть точным, много времени спустя. В ходе развития сюжета, когда мои герои изучали – во время очередных экспедиций – неизвестную планету и ее таинственную цивилизацию, каждая их экспедиция была одновременно и моим приключением, моим походом в незнаемое. Таким образом, я сначала выдумал загадочную «фабрику» в пустыне, потом первую вооруженную стычку с представителями иной расы разумных существ, причем каждая такая ситуация возникала, как бы вытянутая силой, вырванная из небытия, – наверное, по тем же законам, по которым возникают ситуации снов. Это вовсе не значит, будто я писал в каком-то трансе, ничего подобного; я лишь пытаюсь подчеркнуть, что я не знал ничего или почти ничего о том, что должно произойти, что должно появиться через минуту. Причем одним из постулатов действия, в постоянном присутствии которого я лучше всего отдаю себе отчет, было ощущение, что описываемое должно быть «нечеловеческим», «иным», чуждым всему объему жизненного опыта моих героев. Поэтому, создавая различные декорации для их экспедиций, я следил в «Эдеме» именно за тем, чтобы ни один из героев, – будучи интеллектуально полноценным, – не был в состоянии уразуметь, что, собственно, перед его глазами происходит. Это положение, вообще-то говоря, довольно туманное, позволило создать весь нарисованный в «Эдеме» мир, причем он действительно был весьма несплавленным, одновременно, если можно так сказать, многосторонним, загадочным, непонятным, ибо возникал из разрозненных элементов, и я совсем не заботился о том, чтобы эти элементы с самого начала были как-то связаны друг с другом, взаимообъясняли друг друга. И лишь после того как таких «загадочностей» нагромоздилось достаточно много, я принялся посредством бесед, открытий, гипотез моих героев – догадываться, на равных с ними правах, каково было значение, механизм увиденного на чужой планете. Тут оказалось, что есть такие гипотезы, с помощью которых возможно объединить эти сведения и разрозненные факты в достаточно осмысленное целое. Однако я подчеркиваю, мне пришлось самому додумываться до этого, я толком не знал заранее, каков будет смысл этого целого, которое возникало как бы самостоятельно. Кроме директивы, уже названной (что все должно быть «иначе, чем на Земле»), действовала, пожалуй, и другая, – что эта «инаковость» должна обладать свойствами какой-то угрозы, таинственности, и кроме того – по крайней мере, местами – напоминать, хоть и очень отдаленно, – что-то земное. Так, например, большие «диски», на которых перемещаются с места на место обитатели Эдема, я придумал потому, что каким-то средством передвижения, это я понимал, должны же все-таки располагать жители цивилизованного мира. Однако я тут же решил, что ситуацию следует несколько запутать, усложнить, и сделал так, что машина – «диск» – совершала, – как это подсмотрели герои, – загадочную операцию, которая в их восприятии связывалась с засыпанием массовой могилы. Подобие земным явлениям, хоть и отдаленное, я использовал и дальше, исходя из соображений в значительной степени формальных, так как чувствовал, что описаний столь сложных, длинных, но «ни на что не похожих», как того, первого загадочного объекта (фабрика в пустыне) нельзя давать в чрезмерных количествах, иначе читатель просто перестанет меня слушаться, а таинственность превратится в непонимание, затеряется в массе разрозненных, центробежных технических подробностей. А поэтому я всякий раз как бы строю себе, наравне с героями, лабиринт, создаю «неведомое», многоступенчатую тайну, и забочусь, когда это необходимо, о том, чтобы не ущемлять их знаний, чтобы они сами, своими силами, будучи в полном уме, сохраняя весь объем нормальных человеческих реакций и эмоций, продвигались в глубь этого лабиринта и пытались разобраться в его строении, плане и значении. Мне кажется, что произведением, в котором я впервые применил этот метод, был рассказ «Крыса в лабиринте» (да и «Астронавты»). Начиная писать «Возвращение со звезд», я опять же знал только то, что герой возвращается на Землю спустя сто лет после отлета, и что его подкарауливают, если так можно выразиться, не очень приятные неожиданности, что даже не будет и речи о всеобщем энтузиазме приветствий, что по неизвестным мне пока причинам космонавтика уже не пользуется в сфере этой новой земной цивилизации ни популярностью, ни признанием. Стало быть, в голове у меня был весьма туманный проект, некоторая абстрактная ситуация «неприспособления», одинокого человека внутри мира иного, нежели тот, который его породил. В этом месте в рассуждения, долженствующие уточнить первые такты действия, вклинился своего рода резонер – автор. Я сказал себе, что герой не сразу высадится на Земле. Почему? Ну, по причинам чисто техническим. Ведь звездный корабль должен быть гигантом, вероятнее всего, такие корабли в будущем вначале станут причаливать к Луне. Далее, космонавтами, возвращающимися из столь далеких экспедиций должен, то есть просто обязан, кто-то какая-то организация заниматься, поэтому я придумал АДАПТ. Однако я не хотел заставлять моего Брегга долго оставаться в АДАПТЕ, – мне было важно, чтобы он как можно скорее оказался на Земле. Чтобы это получилось естественно, я решил, что он должен взбунтоваться, что немедленное возвращение на Землю будет его первым эмоциональным рефлексом, результатом поспешно принятого решения. Так и получилось. Однако, когда, выполняя мое решение, он сел в корабль, который летел на Землю, я почувствовал, что эта эскапада не может ему удаться, что АДАПТ так легко не отказался бы, что, вероятнее всего, работники этой организации, имея уже соответствующий опыт работы с такими людьми, разбирались в ситуации лучше героя. Поэтому Брегга встречает нечто такое, что должно отучить его от чрезмерной спонтанности, бунтарства, причем, это никем не будет «организовано» предумышленно. Теперь я уже знал, что герой просто-напросто заблудится в порту, – и опять воздвиг с этой целью огромный, на этот раз роскошный, подавляющий его лабиринт.