Млечный путь № 1 2018

– Вы и это поняли? – поразилась Магда. – В опубликованных работах ни о чем подобном не было ни слова.

– Понял принцип. Детали, конечно, выше моего понимания квантовой физики.

– Прокурор спросил бы вас: «Могла ли подсудимая самостоятельно провести этот эксперимент?» Это… убийство.

В вопросе было ключевое слово. Магда это понимала. Розенфельд это понимал. Он должен был ответить, не погрешив против истины, и он должен был ответить, чтобы этой истины не коснуться. Пока – не коснуться.

– Прокурор не задал бы мне, эксперту по науке, а не человеческим отношениям, такой вопрос.

– А если бы задал? – настаивала Магда. – Спросил ваше личное мнение.

– Нет, – твердо ответил Розенфельд. – Дважды нет. Во-первых, обвинитель не может задавать эксперту вопрос о его личном мнении относительно виновности или невиновности обвиняемой. Во-вторых, я ответил бы «нет», если бы этот невероятный вопрос все-таки был бы задан.

– Любомир… – Магда запнулась.

– Хорошо, – сказала она после паузы. – Дурно говорить такое о человеке, который уже не может ничего ни доказать, ни опровергнуть. Но… Вы правы: из нас двоих лучшим математиком была я. Физиком он был замечательным. Интуиция… Но… Он не смог бы без моей помощи рассчитать все детали, этапы и подводные камни этого процесса.

– Этого процесса, – повторил Розенфельд, понуждая Магду к продолжению.

– Процесса разрыва ветвей.

Она покачала головой и обхватила себя руками за плечи. Ее знобило.

– Он не смог бы это сделать сам.

Розенфельд молчал.

– Еще кофе? – спросила Магда.

– Спасибо. – Розенфельд поднялся. – У вас прекрасный кофе. И вы прекрасный физик.

Он сделал едва заметную паузу и закончил:

– И блестящий математик. В отличие от Смиловича.

– Вы это хотели услышать?

Розенфельд услышал все, что хотел. Магда сказала все, что считала нужным.

– Спасибо, доктор Фирман, – сказал он.

***

Легче ему стало от того, что теперь он был уверен, будто знает все?

***

С профессором Литроу он столкнулся в коридоре третьего этажа учебного корпуса. Розенфельд искал химика по фамилии Догмар, к которому у него были вопросы по поводу нового способа создания сверхпрочного графенового материала в связи с экспертизой по делу об убийстве Баллантера – совладельца компании «Кристалл», выпускавшей графеновые подкладки для бронежилетов. Литроу то ли спешил на лекцию, то ли прохаживался быстрым шагом, раздумывая на ходу. Розенфельд случайно задел профессора локтем, извинился, и только после этого они обратили друг на друга внимание. Розенфельд еще раз сказал: «Простите, профессор», Литроу улыбнулся и вежливо ответил: «Добрый день, доктор Розенфельд». Возник естественный повод поздороваться и обменяться парой слов.

– Дело о смерти Смиловича сдали в архив, – сообщил Розенфельд.

– Разве было такое дело? – удивился Литроу.

– Стандартная процедура инспекторской проверки.

– Жаль Смиловича. – На лицо профессора набежала тень – возможно, от облака, закрывшего солнце.

– Хорошо, что я вас встретил, – сказал Розенфельд, думая, казалось, совсем о другом. – Хотел поговорить об отсутствии свободы воли в классических мирах, мне так мало об этом известно… Да и времени у вас, скорее всего, нет.

– У меня четверть часа до лекции, – задумчиво произнес Литроу.

«Я знаю», чуть было не сказал Розенфельд.

Облако сдвинулось, и на лице Литроу вновь играли солнечные зайчики.

– Очень интересная проблема, – сообщил он. – Вы – о письме, в котором Смилович предсказал день своей смерти?

Отвечать Розенфельд не стал.

– Это могло быть и простой случайностью. Я бы не стал на одном факте строить далеко идущие предположения.

– Я тоже, – согласился Розенфельд. – Но как все складывается! Смилович и Фирман встречаются. Оба работают над одной темой: какой станет реальность, если отделить ее от остальных ветвей многомирия.

– Так, – кивнул профессор. – Теоретически отделить можно. Но на деле…

– Конечно! – воскликнул Розенфельд. – Бесконечно сложно! О том и речь. Но ведь Смилович сумел, судя по его письму. Он знал, что с ним произойдет, когда и… – Розенфельд помедлил. – И почему.

– Не станете же вы утверждать, что он хотел для себя такой ужасной смерти! К тому же…

– Он не смог бы сам рассчитать процесс, – перебил Розенфельд. – Фирман – более талантливый математик. И они поссорились. Смилович ее прогнал. У женщин любовь быстро переходит в ненависть.

– Вы обвиняете доктора Фирман? – Профессор возмущенно ткнул пальцем в грудь Розенфельда. – Глупости!

– Она могла это сделать.

– Нет! Магда прекрасный математик, но и она не смогла бы рассчитать этот процесс, даже если бы захоте…

– А вы? – тихо спросил Розенфельд.

Сколько времени прошло, пока длилось молчание? Розенфельду показалось: час. Солнечный зайчик сдвинулся и теперь сидел на его плече, будто прислушивался к тишине.

Прошла минута.

– А что я? – сказал профессор.

– Ни Смилович, ни Фирман не могли сделать этот расчет. Вы – могли.

– Зачем?

Розенфельду хотелось ткнуть профессора пальцем в грудь, но он не стал этого делать.

– Любовь.

– К математике? – Ирония в голосе не могла скрыть беспокойства.

Розенфельд выдержал паузу.

– К Магде.