Млечный Путь № 4 2021

Я прекрасно чувствовал себя Владиславом, все было замечательно - если бы ко мне не прицепился покойник. С другой стороны, если вдуматься, у каждого имени - здоровенный багаж из покойников. Как себя ни назови - непременно на каком-то кладбище могильный холмик всколыхнется...

Придумать совершенно новое имя, что ли?

Та-ак, а мобильный интернет на что?

Я выкопал списки совершенно доисторических мужских имен, потом подумал - даже если я назовусь Амфибрахием, из глуби веков может вынырнуть когтистая лапа покойника Амфибрахия. Решение пришло не сразу. Нужно было откопать редкое женское имя и отрубить у него хвост!

И тут я услышал, словно прощальный привет, музыкальную фразу издалека - крошечный кусочек из дуэта Водемона и Иоланты. Не иначе, Владислав прислал...

Я проверил - нет мужского имени Иолант! Нет! Значит, будет!

***

Он открывает канал! Тревога!

Он открывает новый канал! Совсем новый!

Сейчас ведь откроет!

Кто там поблизости? Пора с ним кончать!

Если наверху поймут, что он сильнее Гамаюна...

А Гамаюн это уже по...

Тихо.

Тихо.

Без Гамаюна бизнес сдохнет.

Кто возле набережной, войдите в канал.

Я возле набережной.

Задача ясна?

Знаешь его в лицо?

Да как-то оно...

Хочешь, чтобы он нам весь бизнес порушил?

Если его не убрать, он вообще может договориться с Мастихином!

Мастихин, кажется, нейтрален...

Но у него свой канал связи.

Которым он не пользуется.

Если они договорятся...

Я иду.

Выхожу из канала.

Тихо.

До связи.

***

Иолантик? Ланик? Ланочка? Ланушка?

Ну, как-то же надо с собой разговаривать.

Иолик? Иолочка? Елочка, блин!

Я приручал свое новое имя и брел по набережной невесть куда. Если так брести вверх по течению, можно дойти до Старой Пристани, а там стоит на вечном приколе посудина, в которой устроили ресторанчик. Новое имя нужно обмыть, чтобы хорошо служило.

Ну, не могу я быть Михаилом! С души воротит!

До обеда надо прогуляться, чтобы вернуться на работу с пустой, продутой речным ветром головой.

И тут я увидел, как из переулка выходят на набережную красивые девчонки. Одну я узнал - и мне даже стало стыдно, что, как дурак, целую ночь просидел на подоконнике в ее подъезде. Мало ли как развлекался покойный Владислав? Ну, нравились ему шестнадцатилетние девочки, ну, менял он их, скорее всего, когда им становилось восемнадцать или двадцать. Спал ли он с ними - уже другой вопрос. Может, они покойнику вообще были нужны для творческого вдохновения? Увлекся вон той тоненькой, с распущенными черными волосами...

Динка-челеста... Почему - челеста? Что такое - челеста?

Обрывки знаний, которыми покойник пытался нафаршировать мою голову, таяли.

Вместе с девчонками шел старик. Старика я уже где-то видел. В трамвае? Кажется, да. Чем-то он меня тогда удивил. Я узнал его аккуратную седую бородку. И ничего больше в голове не отозвалось.

С памятью творилось неладное.

Старик не просто шел с девчонками - они его вели. Они не позволяли ему сворачивать ни вправо, ни влево. Когда останавливался - ждали, пока соберется с силами. И ведь нельзя сказать, что он запредельно стар. Скорее, болен.

Они вели старика к тому спуску к реке, где торчал установленный на ступеньках мольберт А за мольбертом сидел...

Кто же этот чудак с восточной внешностью! Я нарочно сбоку зашел, чтобы его получше разглядеть.

Художник, которого я уже давно заприметил, сидел с мольбертом почти у воды и малевал очередное странное лицо.

К мольберту были прислонены листы чего-то, похожего на оргстекло. С одной стороны - замазанные темной краской, из мазков проступали строгие лица с белыми и желтыми бликами на носах и щеках. С другой - чистые и даже блестящие.

Я остановился поодаль, ожидая, что будет дальше.

- Канат Айткулович, вот, мы привели, - сказала белокурая кудрявая девчонка, настоящий одуванчик.

- Спасибо, красавицы.

Художник повернулся к деду, усмехнулся и быстро выдавил на большую доску белую краску из тюбика, смешал ее с капелькой голубой краски, размазал в полосатое пятно. А потом - шлеп, шлеп толстой кистью по мазне!

И я увидел, как на месте прежнего лица возникло другое лицо - тонкое, в длинных морщинах и с седой бородкой. Даже в бровях замерцала седина. Я посмотрел на деда - точно, его брови.

Что сделала кисть? Прилепила к пятну бородку с бровями, и оно вмиг стало лицом. Уму непостижимо.

- Узнал? - спросил деда художник.

- Вроде да.

- Узнал?

- Да они все теперь для меня - на одно лицо.

- Понятно. Будем лечить.

Мне стало интересно.

О том, что произведениями искусства лечат, я где-то слыхал или читал. Но какое же тут произведение искусства? Мрачная мазня, оживленная бликами!

Мазила меж тем как-то непостижимо сдвинул лицо деда в правый нижний угол и стал работать с левым верхним.

Я сперва подумал, что он хочет изобразить кабачок или баклажан. Но очень большой кабачок или баклажан-переросток. Почему-то белый с желтым.

Когда кисть прилепила этому овощу уши, до меня дошло: да это ж лошадиная голова! Но лошадиного тела не было, а вместо него - щелястый ящик. Из дыры в этом ящике выглядывала физиономия деда.

- Не узнал? - спросил художник.

- Троянский конь, - четко и внятно ответил дед.