MMIX - Год Быка

Очень любопытны все найденные Барковым подробности из жизни Художественного театра. Без сомнения, впечатления от работы в МХТе были самими светлыми, но и наиболее ранящими для Булгакова-драматурга. Так что нет ничего удивительного в том, что эти жизненные подробности наполнили страницы «Мастера и Маргариты». Откуда же ещё брать впечатления художнику, как не из жизни? Даже если он рисует фантастическое полотно.

Ещё более интересным является анализ источников философских концепций, ключевые положения которых Булгаков мастерски вплёл в канву сюжета. Хотя, что касается Иммануила Канта как первоисточника воландовской отповеди Берлиозу в первой главе, то это мы и без Баркова знали. Помните этот диалог из первой главы?

«Виноват, – мягко отозвался неизвестный, – для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?».

Теперь сравним с ключевым тезисом программной историософской статьи беспокойного старика

Канта: «Историю человеческого рода в целом можно рассматривать как осуществление тайного плана природы… и это вселяет надежду на то, что после нескольких преобразовательных революций наступит когда-нибудь, наконец, такое состояние, которое природа наметила в качестве своего высшего замысла, а именно – всеобщее всемирно-гражданское состояние как лоно, в котором разовьются все первоначальные задатки человеческого рода»[5]

.

С самого начала Автор хочет навести нас на эту мысль, заставить вспомнить философа, написавшего столь забавные несуразности. Известные плоды нескольких преобразовательных революций вынуждают беспокойные умы возвращаться к Канту. Первая глава булгаковского Романа – это не только приглашение и указатель, но и предупреждение для тех, кто не желает прислушаться к Воланду. А может быть и не к Воланду, а к Канту? Но нет, всё же, скорее, Берлиоз наказан за отрицание существования Иисуса, а значит и его учения.

Впрочем, мы несколько забежали вперёд в размышлениях. Вернёмся к находкам Баркова. Если по поводу Канта мы и не сомневались, то вот насчёт философского вклада Льва Толстого в содержание Романа – это действительно сильно найдено! Оказывается, «роман в романе», придуманное писателем-сатириком «евангелие» не то от мастера, не то от Воланда, не то от Левия Матвея, существенно опирается на религиозно-философские конструкции самого Льва Николаевича.

Хотя, в отличие от прямого и первоочередного указания на Канта, Булгаков не стремится раскрыть нам имя соавтора, а лишь намекает – причем в довольно уничижительной для Льва-Левия сатирической форме. Может быть, дело в негативном отношении Булгакова к толстовской трактовке Евангелия? В своё время этот скандал, стоивший Толстому и самой церкви поистине несчастной анафемы, подорвал мировоззренческие основания российского общества. Недаром Ленин так ценил графа за вклад в подготовку революции и при этом посмеивался над ним, почти как Воланд над Левием. И всё же Булгаков пожелал привлечь внимание к самому факту альтернативного прочтения.

В чём Барков безусловно прав, так это в том, что именно российская революция, её причины и следствия были главным переживанием в жизни Михаила Булгакова. Поэтому он не мог пройти мимо решающего вклада деятелей культуры – Л.Толстого, М.Горького, М.Андреевой в дело этой революции. Впечатления от этих властителей дум, обернувшихся демоническими фигурами, не могли не занимать чуткую душу подлинно консервативного русского писателя. Но неужели булгаковский мастер – это и впрямь зашифрованный Автором ради каких-то целей Горький?