Депрессия бывает у всех: у детей и взрослых, у домохозяек и профессоров, в российской глубинке и в стерильной и благополучной Швеции. Различаются лишь формы, потому что они культурно обусловлены: по-разному отчаиваются, по-разному спиваются, по-разному реагируют на измены и потери. Впрочем, в человеке культурно обусловлены и прочие проявления его отношений с самим собой и с «другими»: с ближними и чужими, с Богом и обществом. Так что состояние подавленности, чувство тупика или краха мы бессознательно переживаем в предложенных (и даже навязанных) культурой рамках.
Русская культура – по преимуществу «культура вины».
Американская культура – по преимуществу «культура стыда». В Америке
Замечали ли вы, что у нас люди опасаются строить планы на сколько-нибудь далекое будущее? Можно предположить, что это особый показатель естественной для нашего смутного времени неуверенности. Но скорее все же это культурная доминанта. Еще Лев Толстой, будучи здоровым и далеко не старым человеком, писал о будущем «е.б.ж.», то есть «если буду жив». Мы выражаем сходные ощущения в таких житейских формулах, как «если ничто не помешает», «Бог даст, будем живы».
А обращали ли вы внимание на то, с каким опасением у нас говорят о своей удаче? Доводилось ли вам слышать от знакомых и друзей что-либо вроде «Знаешь, я совершенно счастлив»? Даже «Я отлично себя чувствую» звучит как-то не вполне по-русски. Похоже на закадровый перевод в кино: «Ты в порядке? – Я в порядке». У нас-то на вопрос: «Как дела?» или «Ты как там?» принято отвечать: «Ничего, спасибо» или «Нормально».
Американская культура, «обязывающая» человека быть счастливым, разумеется, не может этого
А теперь представьте себе такой случай. Идете вы за хлебом, навстречу– давний знакомый. Раскланялись. «Вы в булочную? – Да, а вы? – А я к психиатру».
Вот шутник! А почему, собственно, вы приняли это за розыгрыш? Да потому что в нашем обществе обратиться к психиатру – это само по себе из ряда вон выходящее событие, а уж сказать об этом, да еще при случайной встрече, как если бы человек шел лечить зубы, и вовсе немыслимо. Но ведь душевная боль куда более мучительна, чем боль зубная. Несомненный парадокс нашей культуры: зубы мы лечим, а к заболеваниям души относимся пренебрежительно.
Само слово «депрессия» для нас не вполне привычно. Мало кто готов сказать о себе: «У меня депрессия». Это как бы равносильно признанию в том, что человек испытывает душевные мучения без законных причин. Поэтому ссылаются на магнитные бури, новолуние, жару на улице или холод в квартире, невозможность побыть одному и одиночество, равнодушие близких и их же чрезмерную опеку И только медики знают, что депрессия случается не реже, чем радикулит или мигрень.
Он (она) «киснет», «капризничает», «настоящей беды не знает», «все у себя новые болезни выискивает», «вот мы в наше время…» – так нередко выражают отношение к депрессивным состояниям своих родных мамы, папы, мужья и жены, друзья и сослуживцы. Иными словами, депрессия в нашем социуме видится как блажь и аномалия.
Максимум, что мы готовы простить друг другу, – это бурный, но короткий нервный срыв или скандал. Но никак не длительную и, на первый взгляд, беспричинную мрачность, подавленность, очевидную неготовность действовать. А ведь каждая депрессия – угроза не только здоровью, но нередко и жизни. И когда уже слишком поздно, говорят: «Но ведь у нее (у него) все было: семья, здоровье, работа». Или напротив того: «Что же тут удивительного? Ни семьи, ни здоровья, ни денег».
И у тех, чья жизнь благополучна, и у тех, кто чувствует себя не вполне устроенным, депрессии с большой регулярностью возникают после гриппа, инфаркта, после родов и полостных операций. У многих, кто мужественно перенес тяжелое заболевание, депрессии случаются именно в период выздоровления. Запас сил ушел на то, чтобы выкарабкаться. Но надо ведь и жить дальше…
И более всего раздражают именно «беспричинные» депрессии, возникающие как бы «на пустом месте». В их