Много впереди

Но вот начались в теплушке разговоры, что скоро к фронту приедут, что сильно поляки лезут, придется боев не мало выдержать. Многие уже не раз и прежде на войне еще с немцами бывали, те рассказывали и про пулеметы, и про чемоданы, и про атаки.

А теперь не по приказу царскому, а за свое счастье, за свою свободу едут сражаться. Должны, должны победить.

Все как-то присмирели, притихли, задумались каждый о своем.

Задумался и Колька о матери, о Кате, о ребятишках, будто еще раз с ними прощался, а потом об отце вспомнил, и радостно так сердце забилось.

Как-то вечером поезд шел все тише и тише, а на улице дождь, ветер, темнота — зги не видать.

Солдаты улеглись спать, один дядя Вас уселся на краю теплушки, свесив ноги вниз, покуривая свою трубочку, поплевывал, посматривал, будто ждал чего-то.

Колька тоже рядом к его спине прикурнул, тепло так и спокойно задремал.

Вдруг как бабахнет, как из хлопушки, теплушка качнулась и остановилась. Колька спросонья носом клюнул.

— Приехали. Вставать всем! — закричал дядя Вас.

По полотну тревожно с фонарями бегают.

Еще раз хлопнуло.

— Что это? — сонным голосом спросил кто-то.

— Экось разоспался. Позиция, паря, в самый раз, — насмешливо промолвил дядя Вас и стал связывать свой мешок.

В темноте, шлепая по лужам, построились и пошли. Колька сбоку рядом с дядей Васом шагал.

Хлопало еще и еще раз, и будто молния вспыхивала.

Прошли по дороге к домам, постояли посередине деревни и потом по квартирам разводить стали.

Любопытно Кольке и не страшно, чего же бояться, когда и дядя Вас, и Иван, и Федор, и дядя Федот — все здесь, да и бойся не бойся, что толку.

Поели в темной избе хлеба и легли на полу вповалку, не обращая больше внимания на неумолчную хлопушку.

Утром повели всех в баню. Дядя Вас пару поддавал— дышать невозможно, а приятно, потом велел Кольке лечь на скамью и давай тереть; думал Колька — всю кожу сдерет, но не охнул, не дрогнул, понимал, что на позицию приехал, здесь все особенное, это не то, что мать в корыте полощет — настоящая солдатская баня.

Зато вышел Колька из бани и чувствовал будто он и не он, все тело чистое, новое, горит даже.

Построились и пошли по грязной улице, из-за ворот ребятишки выглядывают, Колька на них и не смотрит, только бы с ноги не сбиться.

Вдруг зажужжал волчок, застрекотал кузнечик, вспомнился Кольке майский праздник и летящий, зовущий к себе аэроплан, поднял голову— высоко точка движется, будто муха, и жужжит, но не ласково, как тогда в Москве, а ворчливо, угрожающе.

В рядах тоже шепот пошел.

— Эроплан, эроплан, видно польский.

Как взвизгнет пронзительно и противно.

— Бомбы кидает! — крикнул кто-то испуганно, а дядя Вас посмотрел строго.

— Не гостинца же ждать. Ну-ка, ребята, держись спокойно! Покажем кулак наш рабочий буржуям проклятым.

Раскрыл дядя Вас широко рот и запел, завыл, вернее, сердито и угрожающе.

«Смело, товарищи, в ногу!»

Сначала так один и выводил, потом еще два-три голоса подтянули, Колька тоже рот раскрывает, а сам голоса своего не слышит, только шагает раз-два, раз-два — не сбиться бы.

Еще раз взвизгнула совсем близко, с воем кто-то по улице пробежал, а они шли, с ноги не сбиваясь, и теперь уже все пели.

«Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штык».

VI

НА ПОЗИЦИЯХ

Еще когда сидели за обедом, прибежал Ванька из второй роты и завопил:

— На позиции выступать велено сей минут.

Все затормошились. Колька тоже вскочил и стал натягивать шинель, но дядя Вас на него цыкнул.

— Не суйся под ногами. Куда засобирался?

— Как куда, дядюшка, с вами, — даже опешил Колька от неожиданного вопроса.

— Еще что выдумаешь. Здесь останешься. С обозом, вещи караулить будешь наши.

Никогда, кажется, так горько не было Кольке, ни слов просительных, ни слез не находилось, сел на лавку и опустил голову.

Видно и дядя Вас сжалился, подошел сказал совсем не сурово:

— Ты что же это, мальчонка, выдумал. Статочно ли дело ребят под пули таскать. Ты и здесь нам нужен. Мало ли, неровен час какая беда, а при вещах никого, а ты мальчишка шустрый, мы на тебя в надежде.

Колька тяжело вздохнул, но немного утешился, — придет час, он себя покажет, в грязь лицом не ударит.

Вышел на улицу провожать. Много мальчишек сбежалось, откуда только набралось, казалось в деревне никого и не было.

Красноармейцы, топчась по грязи, быстро построились и быстрым шагом, почти бегом, направились к околице, за которой лес позади поля синел и откуда нет-нет и звякнет что-то — там и позиции.

— Прощай, Коль, не балуй, жди нас, — в последний раз махнул бородой дядя Вас, а Колька отвернулся, стыдно было перед чужими ребятами слабость свою показать, а в глазах рябило, будто пленка какая.

Так и остался Колька один, скучно ему стало невыносимо. А кругом чужие ребятишки стоят и рассматривают как диво диковинное.

— Чего вылупились? — буркнул Колька, а они только захихикали и чего-то между собой шепчутся, не то по-русски, не то не по-русски, не разберешь.

Досада взяла Кольку и злость, руки так и чешутся, только много их, а он один.

— Ты очень-то не задирайся, хлопец! — сказал один из мальчишек и сплюнул презрительно.

Колька на него коршуном: