Мобилизация революции и мобилизация реакции

Теперь спросите рабочих – кто они? И они ответят вам: «Мы – народ, не народ сословия, не народ капитала, а народ труда, и требуем, чтобы нашей борьбе с капиталом никто не мешал. Мы требуем свободы собраний, стачек, союзов, печати. Мы требуем, чтобы наши избранники были в собрании народных представителей. Мы требуем, чтобы закон обуздал алчность наших хозяев, установил бы 8-ми часовой рабочий день, обеспечил бы вас в старости и болезни. На это мы имеем право, так как все богатство создано нашими руками. И мы говорим так от имени рабочего народа всей России!».

Пойдемте в мужицкие избы с закопченными стеклами, где в одном углу лежит теленок, а в другом – играют дети. Здесь тоже живет народ. Он изо дня в день говорит о земле, о том, что пахать негде и сеять нечего; о том, что надо землицы прирезать, чтобы жить стало легче и вольготнее, – неисчислимы крестьянские нужды: тут и высокие подати, и косвенные налоги, и земский начальник, пишущий приговоры на мужицких затылках, суд волостного правления, куда засели кулаки и мироеды, и дикий произвол своего же выбранного старосты. А барские поля, раскинувшиеся кругом, столь привлекательные для мужицких коров и столь больно обжигающие мужицкий карман потравными штрафами, – они день и ночь рисуются крестьянину и нашептывают ему одно и тоже страстное желание: «Земли, земли». И чем больше проникает сознание в забитую мужицкую голову, тем сильнее в ярче говорят крестьяне о своих исконных нуждах. Пусть приедет к ним дворянин Павлов и предложит им от имени русского народа обнажить мягкие части тела, нарезать для себя розог в ближайшем лесу и пойти к начальству с просьбой «посечь для вразумления». Вряд ли они назовут почтенного дворянина своим защитником и благодетелем. Они, вероятно, скажут ему; что народ – это они сами и есть и что за свой труд они желают не розог, а хлеба и человеческих прав. Их ведь в России 80 миллионов, а это побольше, чем дворян Павловых, и как ни забыты они, но свои требования они сумеют высказать понятным и ясным языком, без иудушкиной помощи наемных писак и благородий в кокардах.

Здесь, в этих двух других классах современного общества – в рабочем классе и крестьянстве – мы замечаем тоже самое, что видим у дворян и купцов: и крестьяне и рабочие высказывают свои требования от имени народа. Но их народ – совсем другой, чем народ Павловых в Морозовых. Его интересы и требования совершенно противоположны интересам и требованиям дворянства и купечества. Так, где же, наконец, истинный народ, который все и каждый признают своим?

Вот здесь то мы и приходим к тому выводу, который подсказывает современникам наука: народ не есть что-то одинаковое, однородное, цельное. Он разделился на ряд враждующих друг с другом классов, имеющих свои собственные интересы, проводящих свои собственные требования. Как примирить дворянина, стоящего за плетку, с купцом, отстаивающим свободу борьбы? Никакое примирение тут невозможно; спор их решит не мир, а победа одного над другим. Иди дворянин Павлов, во главе казачьих эскадронов и наемных черкесских отрядов, загонит Морозовых, Рябушинских и других промышленных тузов на свою родимую конюшню и сделает с ними все, что хочет; или Морозовы и Рябушинскне предъявят дворянину Павлову и его сородичам векселя и продадут дворянские гнезда с публичного торга, а затем превратят своих врагов в своих наемников. Другого исхода нет, и чем дальше идет время, тем очевиднее становится, что победителем выйдет купец.

Тоже самое происходит в борьбе предпринимателя, хозяина с рабочим. Никакая власть в мире не примирит их друг с другом, либо выгоды одного – убыток другого. Введен 8-ми часовой рабочий день, устроено за счет купца и казны государственное страхование рабочих от болезни, старости, безработицы – значит, рабочий победил купца, Останется все по-прежнему – значит, купец победил рабочего. Не в примирении дело, а в победе одного класса общества над другим. Беспрерывной борьбой враждующих классов направляется вся хозяйственная и политическая жизнь страны; остановить, задержать борьбу так же невозможно, как прекратить движение небесных светил. Мы можем плакаться и негодовать на дурные человеческие страсти, взывать к милосердию и любви хоть целую вечность, – но наши жалобы ни на йоту не изменят положение вещей. Жизнь пойдет своей чередой, разрушая старое, создавая новое под жестокую команду голода и брюха.