Модильяни

«Январский вечер, темень, Модильяни с блуждающими водянисто-зелеными глазами тащился вслед за только что вышедшей из „Ротонды“ группой художников. Он был пьян. Художники хотели отвести его домой. Но он их увещеваний не воспринимал. И продолжал свой путь, не в силах твердо держаться выбранного направления, но стараясь не упустить из виду свою цель — группу друзей-художников, вот-вот готовую скрыться во мраке.

Ураган свистел у него в ушах. Его голубой тиковый пиджак и неизменную блузу трепал ветер. Свое пальто он тащил за собой, словно шкуру убитого зверя. В гипнотическом забытьи он обходил здания бульвара Распай, словно это были какие-то гнездилища мрака. Натолкнувшись на Бельфорова льва, он, погруженный в свои кошмары, верно, принял его за межевой знак из тех, что отмечают край света. Когда навстречу попадались прохожие, он подходил к ним вплотную, нос к носу, и вглядывался в эти незнакомые лица. Его безутешную пьяную тоску одолевали назойливые видения — красные громады, багровые завесы, искореженные болезнью фигуры, какими Блез Сандрар населил Бразилию в повествовании о своих приключениях. Волны Саргассова моря, моря абстиненции и моря анисового пойла раскачивали металлические стулья и столы на террасках, покинутых торговцами углем и грузчиками. Модильяни еле держался на ногах, его самого шатало, как эти столики, отданные на милость бури, но он верил, что может победить ураган, грудью встретив его напор. Эта беззвездная ночь с погашенными огнями была подобна уличной девке военной поры, когда Париж больше не был Парижем. Модильяни умел находить дорогу в потемках, нащупывая знакомые трещинки в стенах.

Мои друзья-художники направлялись к рисовальщику Бенито, он жил на улице Томб-Иссуар, это рядом с Алезийской улицей. Модильяни до самого дома упорно плелся следом, надоедая им. Но войти не пожелал, остался на тротуаре. Он и в полночь все еще был там. Полицейский уже собирался отвести его в участок. Мои друзья подоспели, выручили его. Амедео ушел вместе с ними. Приятного в этом было мало. Симптомы белой горячки, разнузданная ярость, пена, выступающая на губах… Он был зол на весь мир: „Нет у меня друзей! Нет друзей!“ Потом почему-то захотел принудить своих товарищей в эту студеную ночь сесть на скамейку, которая в бреду представлялась ему пристанью, откуда можно уплыть в край чудес. Невзирая на все советы и мольбы, он остался на этой скамейке. Так и сидел совсем один, рядом — никого и ничего, только решетчатая ограда церкви Монруж. Перед затуманенным взором Модильяни встает его последний пейзаж».

Он грезит об Италии.

Находит в себе силы дотащиться до «Клозери-де-ли-ла», ведь папаше Либиону, обвиненному в подпольной спекуляции сигаретами, пришлось продать «Ротонду». В «Клозери» он встречает Луи Латуретта, который обеспокоен его состоянием.

— Со мной все в порядке, — говорит ему Моди. — Мне бы надо попробовать пройти курс лечения высотой. На Холмике.

В последний раз он поднимается на Монмартр, чтобы заглянуть к Сюзанне Валадон. Спросив, что нового у Утрилло, он принимается пить и затягивает кадиш, монотонную молитву, которую каждый иудей вспоминает в час крайней опасности, когда пора просить прощения за все, чем он согрешил против собственной свободы. Заходит он и к Анри Дерену, который создает его портрет, где он представлен за работой над чудесным маленьким полотном. Выражение лица Амедео, страдальческого и отрешенного, заставляет почувствовать, что это уже последний час, человек прощается с жизнью.

На дворе январь, и Ортис де Сарате, живущий этажом ниже в том же доме на Гранд-Шомьер, видя, как болен Амедео, заботится, чтобы ему каждую неделю доставляли уголь для печи. Потом он уезжает. А вернувшись спустя неделю, застает друга таким, что хуже некуда: он вместе с женой валяется на убогом, отвратительно грязном ложе.

В этот момент вошла консьержка, принесла коробочку сардин. Тут до Ортиса дошло, что пол и оба матраса заляпаны масляными пятнами, а по всей комнате разбросаны пустые обертки и консервные банки. Модильяни, уже умирая, целую неделю питался одними сардинами! Ортис попросил консьержку приготовить тушеную говядину с овощами и вызвать врача, которому он вполне доверял.

— В больницу, и немедленно, — заявил доктор.

Пока Ортис вместе с врачом везли его в госпиталь Шарите, Амедео слабым охрипшим голосом бормотал на ухо своему другу:

— У меня остался всего один маленький клочок мозга… Я чувствую, это конец… Я поцеловал мою жену, и мы с ней соединились для вечной радости.

А еще, пока его везли в госпиталь, Амедео несколько раз прошептал:

— Сага Italia!

Милая Италия…

Туберкулезный менингит, который так долго подтачивал его, теперь разом взял свое. Субботним вечером 24 января, в 20.50, без мучений, потому что уснул после инъекции, Амедео отправился в рай для скульпторов.

Получив это известие, его брат Джузеппе Эмануэле утром 26 января шлет Зборовскому телеграмму: «ОСЫПЬТЕ ЦВЕТАМИ. НИЧЕГО НЕ УПУСКАЙТЕ. ОПЛАТИМ. ТЫСЯЧА ДОБРЫХ ПОЖЕЛАНИЙ. МОДИЛЬЯНИ».