Мое имя в твоем безумии (СИ)

В поле зрения смутно промелькнула канистра, кажется, именно от неё невыносимо несло бензином, разъедая слизистую в почти потерявшем обоняние носу.

Именно сейчас вспомнились слова деда Аркадия, обречённо брошенные несколькими днями ранее:

«… Поймёшь когда-нибудь, дурёха, что жизнь-паскуда хуже горькой редьки осточертеть может, а в

петлю лезть страшно.»

Наверное, так. Закрыть глаза и погрузиться во тьму, чтобы не чувствовать боли, не чувствовать

ничего и обрести покой.

Бросив горящую спичку на залитый бензином пол, Шевельков подошёл к девушке и сел рядом с

ней, обхватив свою голову руками:

- Никому тебя не отдам, Надя, никому. Только моя! - его слова долетали до неё обрывками. - Надя, Надя, Надя… Что же ты со мной сделала? Что сделал я?

А пламя взметнулось по обитым картоном стенам, сжирая всё на своём пути и подступая всё ближе.

Едкий дым заполнял лёгкие, осаждаясь в них копотью и раскаляя.

Беликова с трудом разлепила глаза, перед которыми дёргалось оранжево-красное полотно пожара, и

снова закрыла их, погружаясь в утопическую дремоту.

- Надюха, беги! – отчаянный надрывный крик, ворвавшийся в угасающее сознание, даже не

шевельнул её.

Бежать? Куда? Зачем? Как? Тело не двигается, воздуха не хватает, и нет никакого желания жить.

Осточертело. Пусть всё закончится.

Кажется, за забитыми окнами кричат люди, пытаясь сломать двери, укреплённые тяжёлым засовом, но теперь всё это не имеет значения, как и недвижное тело её друга детства, задохнувшегося в дыму, распластанное рядом с ней на полу и пожираемое языками пламени.

Горячо и нечем дышать. Больно. Или уже нет? Когда придёт долгожданный покой?

Языки пламени лижут кожу, но она уже не чувствует этого, забывшись вечным сном.

Ничего не хочется.

Ничего нет.

***

Старое деревенское кладбище, сокрытое среди густых деревьев, почти не пропускающих свет, и

гуляющий над могилами холодный ветер, качающий ветви.

Молодой человек с осунувшимся лицом, когда-то привлекательным и свежим, стоял над земляным

холмиком, опираясь рукой на деревянный крест.

В его глазах не было ничего, кроме тоски и боли, не покидающей его уже год.

- Андрей? – робкий тихий голос заставил парня вздрогнуть и повернуться.

- Екатерина?

- Вы помните меня? – рыжеволосая девушка неуверенно улыбнулась, прислонившись боком к

железной оградке.

- Я больше ничего не забываю.

Он помнил всё: поздний звонок и сбивающийся голос какой-то девушки, назвавшейся подругой

Нади и сообщившей о её пропаже, помнил шумный вокзал и пассажиров в душном вагоне поезда, тесный автобус и пролетающие мимо крыши домов, суету в деревне и прочёсывание леса, обход

жителей и измученное лицо старика с опухшими от слёз глазами.

Он помнил животный страх, сковывающий его с каждой минутой безрезультатных поисков, и самое

страшное – пылающий дом на окраине деревни Сазоново, треск лопающегося шифера, крики людей, двух мужиков, удержавших его, когда он пытался ворваться в горящее здание, будто почуяв, что

Надя там.

Помнил, как долго ехала районная пожарка, а местные жители носились с вёдрами, безуспешно

сбивая пламя, поглотившее все его мечты и надежды и отобравшее жизнь у самого дорогого ему

человека и у него самого.

Он помнил два обезображенных огнём трупа, над одним из которых рыдал дед Аркадий, проклиная

себя и весь свет, помнил, как не решался подойти ближе, всё ещё надеясь, что это чудовищная

ошибка.

А потом были похороны. Закрытый гроб опустили в землю, и очнулся Андрей только тогда, когда

тяжёлые лопаты стали засыпать яму. Бросившись вперёд, он взвыл, расталкивая могильщиков, не

позволяя им зарыть его жизнь.

Именно Катя оттащила его в сторону, вцепившись руками в грязную помятую рубашку и не давая

двигаться.

Они стояли, обнявшись, и он не выдержал, тихо беззвучно заплакав на плече незнакомой девушки, глотающей свои слёзы и вздрагивающей.

А потом он дошёл до уже зарытой могилы, в которой покоился человек, отобравший у него самое

дорогое.

Присев на корточки возле земляного холмика, он тихо спросил: «За что?»

В нём не было ненависти, была лишь боль, поглотившая его, как огонь поглотил на его глазах

мрачный пугающий дом.

- Сегодня год, - Катя нервно теребила рыжую косу.

- Да, - Андрей закурил, присев на сколоченную местными мужиками лавочку.

- Она любила вас…

- Я знаю, - Кузьминок опустил голову.

По тропинке медленно брёл ссутулившийся седой старик, опираясь на самодельную клюку.

Приблизившись, он окликнул Сорокину по имени.

- Дед Аркадий, здравствуйте, - девушка коснулась плеча старика и, придерживая его под локоть, помогла дойти до лавки и сесть рядом с Андреем.

- Здравствуй, сынок, - дед Нади закашлялся, прижимая кулак к сухим губам.

- Здравствуйте, как вы поживаете?

- А я не живу, милок, я даже не существую, - обесцветившиеся глаза стали влажными, когда старик

посмотрел на фотографию, прикрепленную к кресту.

- Я тоже.

- А тебе ещё жить и жить, - кряхтя, дед поднялся с лавки, и, достав из кармана замызганного

пиджака горсть карамелек, положил на могилу: - Надька сладенькое шибко любила.

- И пельмени, - Андрей невольно улыбнулся.

- Ага, домашние, - Катя всхлипнула, с трудом сдерживая душащие слёзы.