Мое поколение. Друзья встречаются

Она присела на медвежью шкуру. Он присел возле неё, опираясь на вытянутую руку. Она одернула платье, вытянулась на серебристом ворсе во весь рост, поставила перед собой локти, уронила голову на сложенные горсткой ладони, задумалась. Глаза смотрели невесть куда. Брошенная в сторону коса желтела на белой шкуре. Он смотрел на неё сбоку, боясь шевельнуться. Губы сами собой улыбались. Она не видела его улыбки, но на лице её, забытая, блуждала такая же улыбка. У него затекла рука, на которую он опирался. Тогда она сказала, не поворачивая головы, будто видела его за спиной:

— Вам неудобно.

Он неловко вытянул затекшую руку и лег. Они, лежали рядом и молчали. Он медленно поглаживал ладонью медвежью шкуру. Ворсинки отливали серебром. Она заснула. Внизу на приказчичьей половине кто-то кого-то окликнул, кто-то скрипуче потоптался на крыльце; хлопнула дверью вернувшаяся из церкви бабка Раиса. Потом всё стихло. Он смотрел на неё, боясь дышать. Она проснулась улыбаясь и тотчас села.

— Фу ты, дура какая! Я спала. Почему вы меня не разбудили? Уже поздно?

— Два часа пробило.

— Вам надо идти.

Она поднялась, оправила платье. Он встал и перетянул кушак. Она застегнула отошедший в сторону крючок у его воротника, мимолетно провела рукой по темным волосам.

— Знаете что, — сказала она шепотом, — пойдемте елку смотреть.

— Где? Какую елку? — удивился Илюша.

— Здесь, у нас, — заторопилась Аня, — в нижнем этаже. Я сегодня с бабкой украшала её. Хотите, покажу? В доме все спят. Мы потихоньку. Никто не узнает. Да туда и не заглядывает никто.

Она озорно оживилась и на цыпочках побежала к двери.

— Ну, пойдемте же. Только смотрите не шумите. Давайте руку, а то в темноте запнетесь. Ну!

Они пошли по темному, молчаливому дому. Дом был огромен и глух, как лес. Разузоренные морозом окна лучились и взблескивали то белым, то зеленым огоньками. Оба едва дышали и так крепко держались за руки, будто боялись, что если разомкнут руки, то заблудятся и больше никогда не найдут друг друга.

Наконец она открыла тяжелую темную дверь и они вошли в большую, почти квадратную комнату. В углу перед образами мигала лампада. В желтом колеблющемся свете меж двумя окнами стояла высокая, под потолок, елка с низкими лохматыми ветвями. Она была сумрачна и строга, эта елка, несмотря на множество навешенных на неё безделушек.

Аня обошла елку вокруг, что-то на ней поправила и сорвала маленькую темную веточку.

Он взял веточку из её рук.

— Давайте зажжем елку, — шепнула она, заглядывая в его глаза, — никто не узнает, все спят.

Она сняла с елки тонкую синюю свечечку, зажгла её о лампаду, потом зажгла от неё другие свечки. Затрепетали, замигали маленькие качающиеся огоньки. Елка засверкала, заискрилась. Уже горело три десятка свечей, уже стало в комнате светло…

Они стояли рядом, глухой-ночью, в ярко освещенной комнате перед изукрашенной елкой и молчали. На лице её не было ни тени улыбки, но никогда во всю жизнь ни на одной елке ей не было так весело. Каждая жилка, каждая кровинка в ней горела, как свеча. В глазах её, всегда ровных и покойных, широкой волной плескал свет.

Он держал в руках темную пахучую веточку. От неё пахло смолой, лесом, грустью. Он протянул веточку к её лицу. Она склонилась над ней.

— Хорошо как пахнет, — сказал он шепотом, — А елка была бы ещё лучше, если б на ней совсем не было никаких украшений.

Она тихо покачала головой. Потом обошла елку кругом и потушила свечи.

— Пойдемте, — сказала она грустно, — уже поздно. Вам надо домой.

Она взяла его за руку и снова повела по молчаливому огромному дому. В сенях она откинула засов выходной двери, но долго ещё после того стояли они в сенях.

— Вам холодно, — шепнул он и распахнул шинель.

— Нет, ничего, я пойду, — ответила она и вошла под шинель. Совсем близко от её щеки билось под черной курточкой его сердце. Она прижалась щекой к шершавому сукну. Потом подняла лицо, и он приложил к невидимым в темноте губам свои вздрагивающие губы.

Щеку её уколола смолистая хвоя — он всё ещё держал в руках веточку.

— Елка, — шепнул он едва слышно.

— Елка? — спросила она, ничего не помня, ничего не понимая. — Какая елка?

— Ты елка, — шепнул он, содрогаясь от этого внезапного «ты», — зеленая, лесная, чудесная… Прощай… Прощай, елка…

Он медленно высвободился, застегнул шинель… Скрипнула дверь. Мелькнула в дверном притворе снежная белизна и снова пропала. Аня стояла одна в холодных сенях, легко держа в руках тяжелый засов, и улыбалась в темноту.

Потом она закрыла дверь, медленно пошла через сени, чувствуя в походке, во всем теле необыкновенную легкость. Так, словно песню пела, прошла она сени и вступила в переднюю. Дверь на отцовскую половину была открыта. На пороге стоял со свечой в руках Матвей Евсеевич.