Мое сердце и другие черные дыры

А если есть надежда для моего отца, то и у меня есть шанс. Может быть, у нас с ним действительно сидит внутри один и тот же черный слизняк, но я могу победить эту мерзость. Я должна постараться ради отца. И ради себя.

Я возвращаю кресло в рабочее положение и поворачиваю ключ зажигания. Надо поговорить с мамой. Выезжая со школьной парковки, обещаю себе: я стану сильнее своей печали. Сделаю все возможное, чтобы стать девушкой с того рисунка: девушкой с глазами, сияющими надеждой.

Понедельник, 1 апреля

Осталось 6 дней

Дома я застаю маму за чисткой картошки. Прохожу к буфету и роюсь там в надежде найти батончик с шоколадной крошкой.

– Айзел, – коротко машет мне рукой мама.

Повернувшись к ней с пустой коробкой из-под батончиков, жалуюсь:

– Майк вечно берет последний и не выкидывает коробку. Это бесит.

Мама слабо улыбается. Ее темно-русые волосы заплетены в нетугую косу. С такой прической, открывающей ее широкий лоб и высокие скулы, она как никогда похожа на Джорджию. Отложив картофелечистку, мама вытирает руки:

– Мы можем поговорить?

Похоже, она не собирается отвечать на мою жалобу про батончики. Я ставлю коробку на стол:

– Конечно.

– Сегодня звонили из «ТМК». Мистер Палмер спрашивал, где ты. Пропустила субботу, и сегодня тоже должна быть твоя смена, правда ведь? – Голос ее звучит неуверенно, словно мама боится меня упрекать.

Но вообще-то она права: я забила на работу. Помнится, я решила, что если хочу умереть, то мне не нужно держаться за место – мертвецам деньги ни к чему. Но на самом деле, даже если прыжок с Крествилль-Пойнта не состоится, я уверена: больше ноги моей в «ТМК» не будет.

– Я бросаю работу.

– Что? – спрашивает она спокойным и размеренным тоном.

– Мам, ты можешь кричать на меня. Я – не он, понимаешь? Может, я и похожа на него, но это не значит, что закончу так же. – Глаза наливаются слезами, я изо всех сил пытаюсь их скрыть.

Мама отшатывается, словно от пощечины, и вскидывает руку к лицу:

– Ох, Айзел, деточка. – Она тянется ко мне.

Я позволяю ей обнять меня, но сама лишь прислоняюсь к ней, чувствуя, как она напрягается под моим весом.

Мама берет меня за руку и ведет к себе. Я не была здесь с тех пор, как переехала сюда. Это хозяйская спальня, но дело даже не в том: она не сильно больше нашей с Джорджией комнаты. На полу в углу я замечаю несколько грязных рубашек Стива, но вообще мама, кажется, прилагает все усилия, чтобы содержать комнату в порядке. Это ее единственное убежище от безалаберного хаоса, царящего в остальной части дома.

Мы усаживаемся на ее кровать, я упираюсь ладонями в одеяло с цветочками и разглядываю его: нитки вытерлись, отчего розы выглядят расплывчатыми, словно истекают кровью. Я верчу в пальцах выбившуюся нитку.

Мама отсаживается подальше, чтобы посмотреть мне в глаза:

– Айзел, у тебя с ним нет ничего общего.

Я чувствую, как бьется мое сердце, такое тяжелое, такое огромное. Представляю, будто оно – единственное, что не сожрал во мне черный слизняк. Воображаю, будто внутри меня пустота и все, что осталось, – лишь мое одинокое, отчаянно бьющееся сердце.

– Но мы с ним похожи.

Мама легонько поглаживает мою руку.

– Что ты имеешь в виду?

Делаю несколько вдохов, чтобы успокоить дрожащее дыхание.

– Я не могу избавиться от печали: она постоянно сидит во мне. И мне кажется, он тоже был все время печальным.

– Ох, деточка, – судорожно-тяжело вздыхает мама. Я наконец решаюсь взглянуть на нее и вижу, что мамины глаза покраснели от слез. – Почему же ты не говорила мне? Почему не пришла ко мне раньше?

Я вешаю голову, утыкаясь подбородком в грудь.

– Мне было страшно. – Голос ломается, и я чувствую в гортани соленый вкус слез. – Я боялась, что ты отошлешь меня куда-нибудь. Или того хуже – у тебя из-за меня станет еще больше проблем. Хватит с тебя и тех, что уже есть.

Мама снова притягивает меня к себе, и мы покачиваемся из стороны в сторону, не говоря ни слова. Она отпускает меня, утирая слезы:

– Не знаю, как это объяснить, Айзел, но думаю, я никогда не говорила с тобой, потому что боялась сказать не то, что нужно. – Она замолкает на мгновение, и ее губы дергаются. Мама явно хочет говорить дальше, но не произносит ни слова.

– Мам?

Она вздыхает.

– Боюсь, я до сих пор не знаю, что я хочу сказать. Или что должна сказать. Знаешь, когда ты была маленькой, я часто видела, как ты стоишь одна под деревом на школьном дворе в той синей курточке, которую тебе купил папа. Такая с маленькими желтыми уточками, помнишь?

Помню.

– Я приезжала туда за Джорджией и знала, что папа заберет тебя, но меня не оставляло чувство, что я должна что-то для тебя сделать. Ты выглядела такой одинокой, даже тогда. Мне хотелось выйти из машины и обнять тебя, поговорить с тобой, но я так и не решилась. А когда с твоим отцом случилось это несчастье, я позволила страху еще больше завладеть мною. Прости. Мне так жаль. Так жаль, что я не смогла стать сильнее ради тебя.

Она порывается взять меня за руки, но я убираю их. Слезы текут по моим щекам, я вытираю их рукавом и прочищаю горло.

– Я хочу навестить папу.