Моему судье

А потом, когда доехал до Сан-Бабила, готов был расшвырять народ на эскалаторе, я бы спихивал их вниз, пусть катятся по ступенькам все эти идиоты, даром только заполонившие пространство и время.

Вот она, злоба.

Я выбрался из метро и опять побежал. Рядом с улицей Доницетти я заглянул в бар, чтоб перевести дух.

— Один эспрессо. И поскорее, пожалуйста. Кассирша спросила, не найдется ли у меня мелочи. Мелочи не нашлось, черт бы их всех побрал.

— Погодите, я спрошу, может, кто-нибудь разменяет. Послушайте, кто-нибудь разменяет мне пятьдесят евро? Никто. Джино, прошу тебя, сходи в табачную лавку и спроси, может, там разменяют…

Боже правый, господин судья, она решила меня уморить, эта кассирша.

К черту. Скорей отсюда. А потом — одним духом на улицу Архимеда.

Вот и кабинет, вот кресло, пальто брошено на спинку, включен компьютер.

Я перевел дату.

12 марта. Все в порядке.

23 мая. Все в порядке.

14 июля. День взятия Бастилии. Все в порядке.

15 сентября. Все в порядке.

Я был прав. Они хотели меня надуть, но прав-то я: исходная программа была чистой, какой там еще вирус!

11 октября. Все в порядке.

2 ноября.

Проклятье.

Вот она, цветная круговерть. Все тот же психоделический глюк.

Вирус-мутант, из тех, что собирают в зараженном компьютере информацию и активизируются в разное время в разных компьютерах.

Вирус сидел и в исходной программе, и значит, его не мог подсадить Гуиди.

Вы понимаете, господин судья?

Не стану сейчас перечислять все предосторожности, к которым я прибегал, но ручаюсь, что в свой компьютер я ни разу не вставил ни единого диска из «Караваджо». Этот компьютер обладал максимальной защитой. Он не был подключен к сети и не имел устройства для чтения, ни для дискет, ни для CD, лишь мастеризатор, у которого я обрезал кое-какие проводки, чтобы он только записывал диски. Обмен данными осуществлялся только через флэш-память. Не знаю, слышали ли вы о ней, сейчас она в большой моде. Крошечные микросхемы, которые через USB-порт присоединяются к компьютеру, и на них можно записать до миллиарда байт, что-то около миллиарда букв или, если хотите, три тысячи средней длины романов. Представьте, эти чипы такие крохотные, что умещаются в авторучке. Моя флэшка хранится у меня на запястье в часах, и часы я не снимаю никогда и ни при каких обстоятельствах. Только этот микрочип мог ввести данные в мой компьютер, потому что я разработал софт, который опознавал эту единицу памяти и блокировал любую другую.

Система защиты, которую мы растили восемь месяцев, проходила только через флэш-память. Отдельные части программы соединялись на моем компьютере и, прежде чем попасть туда, проверялись мной и только мной. Невозможно, чтобы этот вирус от меня ускользнул: если бы кто-то из моих сотрудников поместил его в одну из своих стандартных программ, я, конечно, обнаружил бы его раньше, чем он мог бы заразить остальные данные.

Почему я его не заметил? Он что, невидимый?

Было полвосьмого, когда я начал проверку. Я не стал звонить Марио, потому что хотел справиться сам. В два часа ночи я на минуту оторвался от письменного стола. Я просмотрел тысячи строк программы на машинном языке и не нашел ничего.

Зашел в ванную, плеснул в лицо водой, потом выглянул в окно. Снаружи слякоть замерзала и превращалась в наст. Проехала машина, потом долго было тихо.

Я вернулся к компьютеру и продолжал работать. Голова слушалась, подстегиваемая напряжением и яростью, тело служило, как будто не нуждалось ни в пище, ни в воде, но вот глаза сдавали. Казалось, очки запотевают через минуту после того, как их протрешь, но туман был не на стеклах, а под веками, и стоило мне сморгнуть, как все застилала пелена.

Четыре.

Глаза у меня жгло огнем. Я поискал в ящике стола капли, но флакончик, естественно, был пуст, он завалялся там с прошлой весны, с последней аллергии.

Полшестого: я разразился ругательствами и проклятьями, которые вряд ли смогу воспроизвести.

Он был там, гад, и сидел в подпрограмме, которая выключает систему, если та какое-то время простаивает. Вот он, виновник всех моих бед. Как я мог раньше не заметить этот вирус?

Я почистил программу. Наконец я успокоился и придумывал объяснения для Лаянок, чтоб они не посылали все к черту. Я говорил себе, что это и в их интересах, и возможно, они посмотрят сквозь пальцы на то, что я сказал Гуиди.

Даже глаза прошли, и я продолжил анализ системы, скорей для очистки совести.

В восемь я не выдержал. Положил голову на стол и расплакался. Да, господин судья, расплакался. Когда я загубил свою жизнь, убив Джулиано, я не плакал, но в то утро, в сером свете, что сочился из окон, у меня лились слезы: я нашел еще пять зараженных подпрограмм, а проверка даже не была окончена. Но главное, я заметил, что вирус внедрялся самостоятельно в уже очищенные части программы — ты вылавливал его в одном месте, а он поражал другое. Я проверил флэшку в часах, он и туда проник. Делать было нечего, работа пошла насмарку, нужно все или почти все начинать сначала.

В десять я позвонил Джулиано и рассказал, как обстоит дело.