Могущество и честь

— Нет, тебе надлежит остаться в Шеругине с моими сыновьями. Я не могу сейчас отправить тебя в Солор, это небезопасно… Могу сообщить, Серт, что я в состоянии пока помочь моей свояченице только одним кораблём. Амержи нужно время, чтоб собрать солдат и снарядить их.

— В таком случае пополнение будет разумно отправлять уже не в Солор.

— А куда?

— Боюсь, я не могу ответить на этот вопрос. Я не штабист, к тому же её светлость не поручала мне сообщать Великому судье её планы.

— Понимаю. Видимо, моим командирам придётся ориентироваться по ситуации.

— Подмога никогда не бывает лишней.

— Разве что сразу после победы.

— Как сказать. Иной раз удержать власть бывает гораздо труднее, чем захватить её.

Один из офицеров, сидевших за столом Великого судьи, посмотрел на меня с любопытством.

— Не могу спорить, — чопорно проговорил Амержи. — Но всякая власть — священна. Бунт против законной власти — святотатство. Бог не даст победы святотатцам.

«Логично, — подумал я. — Император смог захватить и удержать трон — значит, он законный. Сможет теперь поставить в положенную позу восставшую аристократию — законность его власти станет неоспоримой. Не сможет — следовательно, его власть не от Бога… Интересно. Судья искренне верит в то, что говорит, или я всё же нашёл тему, в которой местные предпочитают последовательно врать себе и окружающим?»

Мне показалось очень трудным это общение с Великим судьёй. Почти как с соотечественником, диалог с которым обставлен частоколом запретов, однако там они хотя бы известны, все эти запреты. Здесь же проблема незнания стоит особенно остро, и поэтому кажется, будто в разговоре двигаешься, как сквозь полосу обеспечения.

Поэтому я с облегчением согласился подняться на корабль уже теперь, не ночевать в замке, в гостях. Отплывать предстояло утром. На мою горячность и спешку посмотрели благосклонно — как на желание как можно скорее выполнить приказ. Да и кому бы пришло в голову, что гостеприимство Великого судьи Империи может оказаться мне в тягость? Принимали меня здесь по местному высшему разряду, без изъяна — это я уже способен был понять.

Но на борту боевого корабля в обществе мореходов и военных стало проще. Я мог заняться своими делами, перекинуться парой простеньких фраз с окружающими, не боясь случайно ляпнуть какую-нибудь фигню. Правда, супруге моей, наверное, уютней было бы в замке… Но терпеть ей осталось недолго. До Солор четыре дня пути, а там комфорта будет сколько угодно. В отличие от меня, Моресне не нужно готовиться к войне.

Она следовала за мной, словно тень, в те минуты, когда я ни с кем не общался. Когда общался — молчаливо дожидалась в стороне, на расстоянии. Наверное, ей было здесь непривычно, и спрятаться негде, потому что каюту, которую могли нам с ней выделить, пока только освобождали.

— Как тебе понравилась госпожа Амержи-Солор? — спросил я.

— Её светлость очень любезная и приятная молодая дама.

— Значит, понравилась?

Моресна взглянула на меня с недоумением.

— Она слишком родовита и высокопоставленна, чтоб могла мне нравиться или не нравиться. Это скорее я… могу ей нравиться или не нравиться.

— А если бы ты была аристократкой? Как бы отнеслась в супруге Великого судьи?

На несколько секунд моя жена «зависла» — только и делала, что хлопала ресницами, глядя на меня в изумлении и даже отчасти испуге (я только теперь осознал, что испуг этот — священный страх перед затрагиванием основ, перед дерзким взглядом на высоты, на которые прежде и в мыслях она не решалась бы поднять глаза, появлялся всё реже и реже). Потом успокоилась и серьёзно задумалась.

— Наверное, я могла бы пожелать подружиться с нею. Но скорее бы мечтала стать одной из её придворных дам.

— А придворной дамой госпожи Аштии не мечтала бы стать?

— У госпожи Аштии нет придворных дам. Она ведь ведёт совсем иной образ жизни, чем обычная знатная дама. У неё в «дамах» — офицеры Генерального штаба.

Я заржал так громко, что работавшие поблизости моряки оглянулись на меня с беспокойством. Моресна, спрятавшись в край покрывала, наблюдала за мной с коварной улыбкой. Её шуток мне до сего момента почти не доводилось слышать, и если б не помнил, что публичные поцелуи и объятия в Империи считались непристойными даже между супругами, расцеловал бы от души.

— Ты просто солнышко… О, смотри, нам уже машут, видимо, каюту освободили, иди, устраивайся.

Она взглянула на меня оскорблёнными глазами.

— Ты и теперь не хотел меня обидеть? Я же не шалава какая-нибудь — по кораблю и в незнакомые закутки одной, без сопровождающих ходить. Раз со мной нет слуг или телохранителей, ты должен меня проводить.

— Прости, родная. Действительно, не хотел, не знал и не подумал. Уж прости на этот раз.

Я извинялся уже почти машинально. Но сегодня впервые пришло смутное озарение, что, кажется, моей супруге многое пришлось от меня претерпеть. О большей части необходимых действий, которые местный мужчина совершил бы автоматически, я до сих пор в лучшем случае лишь смутно догадывался. Странно, что она до сих пор ещё это терпит.