Лоретта утверждала, что в прошлой жизни он был викингом, – и она права. Он только что пересек на своем драккаре Балтийское море и стоит, пытаясь отдышаться, под моим немигающим взглядом.
– Так, ладно.
Я изо всех сил стараюсь не смотреть на эту кожу, эти ноги и эти волосы. А живот?! Он что, это нарочно?! Живот мелькает каждый раз, когда Том поворачивается и поправляет футболку. Во рту у меня так пересохло, что я готова попить даже из мисочки Патти. Я не раз снимала мужчин-моделей, но никогда ничего подобного не испытывала.
– С тобой все в порядке? – спрашивает Том.
– Ты прекрасно выглядишь, – преувеличенно бодрым голосом говорю я и касаюсь пола подошвой ботинка. Так уж и быть, пощажу его гордость, не стану заставлять совсем снимать футболку. Поберегу его достоинство. – Так, повернись ко мне спиной. Подними футболку. Выше. Вот так, да.
Я не могу сказать это вслух, но меня разорвет, если я этого не скажу.
– У тебя самая сексуальная задница на планете.
Перевожу камеру в режим скоростной съемки и принимаюсь со всех сторон щелкать его пятую точку.
– Том здесь? – раздается пугающе близко голос Колина.
Наверняка это он шпионит на Джейми. И сейчас он застукает нас за занятием, объяснить которое будет крайне сложно. Мы с Томом застываем.
– Он… разговаривает с Дарси.
– Передайте ему, пусть выходит сейчас же. Там привезли доски и выгружают их, но он не заказал погрузчик, поэтому мы не можем их передвинуть.
Колин говорит громким голосом, чтобы Том слышал.
– Черт! – отзывается Том. – Одну секунду. Сейчас выйду. Дарси, давай скорее!
– Все в порядке, он ушел. – Трули слегка приоткрывает дверь, и от хлынувшего потока воздуха края занавесок разлетаются.
– О, Том, они сели на тебя, как влитые.
Я люблю Трули, но все равно поднимаюсь и задергиваю штору обратно, закрывая ей обзор. Бешеная волчица внутри меня не желает, чтобы кто-нибудь еще видел его тело. Строительный шум становится тише.
– Нечего всяким тут пялиться, – бурчу я себе под нос. – Не представляю, как у тебя вообще хватило храбрости. В особенности после… после того, что я сделала. После того, как я попыталась наброситься на тебя там, в кухне.
– Не могу больше находиться от тебя вдалеке. Я думал, твое присутствие плохо сказывается на моей концентрации. Но когда ты не у меня на глазах, это еще хуже.
– Уверяю тебя, я ничем таким предосудительным вдали от твоих глаз не занимаюсь.
– Я скучал по тебе. – Он качает головой. – Как ты назвала… что ты сделала? В кухне?
– Если мне не изменяет память, я велела тебе войти в меня. – Я очень стараюсь, чтобы мой голос звучал шутливо и легкомысленно. – Думаю, ты получил возможность увидеть, что бывает, когда Дарси Барретт практически утрачивает самоконтроль.
– Ты хочешь сказать, там еще оставался какой-то самоконтроль? – В его голосе звучит недоверие.
Я воскрешаю в памяти ломающееся дерево, жест в сторону спальни, бесстыдную прямоту. Но правда заключается в том, что могло быть и хуже.
– Ну да. – Я опускаю камеру и так тяжело дышу, что запотел экран; такими темпами я испорчу объектив. – Если бы я полностью потеряла самоконтроль, я бы… – Я нажимаю на кнопку, лишь бы не было тишины. – Я бы, наверное…
Прикрываю рот ладонью, как будто боюсь рыгнуть. Не могу я произнести это вслух. Не могу.
– Ты бы, наверное, что? – спрашивает он через плечо тем своим низким голосом, который я слышала в самый первый день на площадке, когда он велел ребятам разгружать оборудование и они бросились исполнять. Этому голосу невозможно сказать «нет». – Договаривай.
Пропади оно все пропадом! Если он хочет от меня честности, будет ему честность.
– Я расстегнула бы твой ремень, опустилась бы на колени и показала бы тебе небо в алмазах.
– О господи! – выдыхает он судорожно.
– Да, именно эти слова ты бы и кричал.
Я кладу ногу на ногу, чтобы подавить предательскую свинцовую тяжесть, которой начинает наливаться все мое тело. По коже разбегаются болезненные мурашки, и я уже не в силах остановиться. Я могу сказать ему практически все, что угодно, а он будет стоять спиной ко мне и слушать.
– К счастью для тебя, у меня еще оставалось немного самоконтроля. Самая капелька. – (Его мощные плечи содрогаются, и он сокрушенно вздыхает.) – Давай поворачивайся, и будем заканчивать. Тебя ждут твои бедные овечки.
Я вынуждена крутиться на табуретке из стороны в сторону, и это отнюдь не помогает мне остыть. Поделом мне будет, если я случайно кончу на табуретке из «Кей-марта».
– Но я не понимаю почему, – произносит он, немного помолчав.
– Что значит – почему? – с недоверием произношу я. – Ты просто бомба. И ты это знаешь. – (Он оглядывается на меня через плечо, и в его взгляде читаются боль и неуверенность.) – Ты же знаешь это, да? Я не могу даже выразить словами, насколько ты сексуальный. Мне пришлось бы тебе это показывать.
Он переступает с ноги на ногу, но лицом ко мне упорно не поворачивается.
– Теперь осталось только снять тебя спереди, и на этом все. Тридцать секунд. Давай, Том, поворачивайся.
Он стоит как вкопанный.
– Том! Прием, как меня слышно?