Мой бедный Йорик

— По последним научным данным, восстанавливаются, Афанасий Петрович, — поправил его адвокат Ростомянц. — Так что нервничайте, Тамара Леонидовна, на здоровье!

— Спасибо, — мачеха сделала реверанс юристу.

Аня впервые видела Тамару такой порывистой, динамичной. Мачеха суетилась, кружила по залу, опять подходила к беседующим мужчинам. Вот что одежда делает с человеком! Мачеха в красном колыхалась во все стороны, как костер на ветру. Партия руководит народными массами, а платье — женщиной.

— Но где же наш Вилен Сергеевич? — опять спросила мачеха Тамара. — Куда он запропастился? Кто-нибудь поищите его! Без него же никак нельзя! Кто последним видел Пафнутьева?

— Тамарочка, Вилен всегда там, где надо, — опять попытался успокоить ее Морошко. — Не заблудился же он. Сейчас появится…

— А где Иероним, Анечка? Теперь этот куда-то исчез, — опять раскапризничалась Тамара, прохаживаясь под портретами великих мира сего. — Следите, пожалуйста, за своим мужем. Как бы он не выкинул чего!

— Разве я сторож мужу моему? — отозвалась Аня.

Мачеха Тамара, наверняка, оставила бы последнее слово за собой, но что-то стукнуло в дверь. В щель проскочил сначала яркий солнечный луч, а потом просунулась тощая спина, бритый затылок и камуфляжное кепи. Человек вошел вперед спиной, а его кепи — вперед козырьком. Без всякого почтения к историческим дверям, он опять стукнул их чем-то длинным, некомпактным. Наконец он продрался через тяжелые створки и втащил внутрь лампу и штатив.

— Трудно дверь подержать? — спросил он кого-то, еще невидимого.

Дверь опять открылась, на этот раз шире, и в дверном проеме показалась девушка и человек-камера. За ними тут же сунулись старички с красными бантами, но кто-то невидимый сдержал их сердитым окриком, обычно адресуемым к несовершеннолетним, — «Вам еще рано!» — и плотно затворил дверь.

Телевизионщики поднялись по лестнице, глядя глазами-объективами мимо толпившихся людей. Но мачеху Тамару они не могли не заметить.

— Ее обязательно сделай, — сказала девица оператору, указав пальчиком на красную вдову.

— Между прочим, я — Тамара Лонгина, — сказала обиженная сугубо профессиональным вниманием мачеха.

— Очень приятно, — сказала девица, быстренько пробегая глазами картины. — Пятая кнопка. Милютина.

— Кеша! Сталин, Ворошилов, Молотов…

А Берии нигде нет? Жалко. Хрущев? На слоне? Рядом? Поглядим…

Милютина была остроносенькой, темненькой, ничем особым не примечательной девицей, если бы не подкрашенная красная прядь волос. Сегодня все были в красном.

— Кеша! — журналистка ткнула пальцем в грудь вождя народов. — Наезжай на Сталина!

— На него наедешь, — проворчал оператор. — Лера, давай Котовского снимем. А что? Хорошая картина! Котовский в тюремной камере делает гимнастику.

— Кеша! Не будь уродом! У нас сюжет на три минуты. Какая гимнастика? — тут Милютина увидела двойника Котовского скульптора Морошко. — Глянь! У этого с Котовским общий визажист. Молодой человек! Можно вас на минутку?

— Я, вообще-то, не такой уж и молодой! — запротестовал Афанасий Петрович. — У меня, слава богу, внуки уже.

— В ящике будете молодым, — сказала журналистка, подводя скульптора к картине с Григорием Котовским.

— Простите, не понял? — побледнел Морошко то ли от возмущения, то ли от страха.

— Я имею в виду, в телевизоре, — поправилась Милютина. — Телевизор ящиком называют. Впервые слышите, что ли? Вы как его зовете?

— «Панасоником», — растерянно пробормотал скульптор.

— Тяжелый случай, — сказала журналистка оператору. — Ладно, потом его порежем.

Бедный Афанасий Петрович вытер платочком лысину и посмотрел на картину, где герой гражданской войны сам себе выворачивал ногу, совершая последний подвиг в японской гимнастике.

— Кеша, готов? Поехали!.. Здравствуйте, представьтесь.

Милютина сунула Афанасию Петровичу микрофон. Он тут же попытался схватить его, но получил от опытной журналистки по рукам:

— Лапки убрали, мысли достали, — сказала она спокойным голосом. — Поехали!.. Здравствуйте, представьтесь…

— Афанасий Петрович Морошко, скульптор, лауреат…

— Вы случайно зашли на эту выставку?

— Дело в том, что Василий Иванович Лонгин был моим лучшим другом на протяжении многих лет. Вместе с ним мы…

В этот момент Морошко встретил исполненный злобы и ревности взгляд Тамары Лонгиной и запнулся.

— В прессе Василия Лонгина назвали придворным живописцем…

— Это в высшей степени оскорбительно, — возмутился Афанасий Петрович за друга. — Василий Иванович был замечательным мастером, реалистично отражал эпоху… Вообще, это вечная тема — художник и власть. Но Василий Лонгин никогда не уходил от острой критики режима. Например, в колонне демонстрантов на Красной площади пятым слева виден диссидент Буковский. Все машут флажками, а он машет Политбюро кулаком. Только возьмите картину самым крупным планом, а то не рассмотреть.

— А правда, что у Лонгина были серии эротических гравюр «Фурцева с Зыкиной в бане» и «Паша Ангелина в поле»?

Морошко захихикал и совсем по-западному сказал в камеру:

— Без комментариев.

— Научился, старый пень, — в сторону буркнула Милютина.