Мой Бердяев

И здесь в свою гносеологию Бердяев вводит религиозные представления: познающий человек по природе падший, – соответственно, как процесс познания, так и его плоды искажены грехом. Почему мы знаем видимый мир, а в невидимый только верим? Бердяев возводит это обстоятельство к грехопадению первых людей, – и вот его остроумная экзегеза библейского события: «Актом нашей умопостигаемой воли, в таинственной глубине бытия, до времени, предмирно совершили мы избрание этого мира, поверили в него, определили себя к бытию в данной действительности ‹…›. От мира же иного воля наша отвернулась, наша вера в иной мир или слаба, или совсем отсутствует, поэтому мы не знаем иного мира» (с. 50 – 51). «Этот мир» в экзистенциализме позднего Бердяева получит название «мира объектов»: он подлежит исчезновению – «угасанию», «развоплощению», преображающей «спиритуализации» («

Я и мир объектов», «Дух и реальность»). Поздний Бердяев станет говорить о духовной – «персоналистической революции»[355], выдвигать радикальные тезисы типа «Истина есть взрыв мира»[356]

; ранний же Бердяев настроен скорее миролюбиво – эволюционно – в духе Штейнера: «Лишь новым актом избрания, лишь новым актом любви можно сделать невидимые вещи видимыми и узнать их». Прежде всего надо поверить в существование высших незримых миров, которые затем будут «обличены» – доступны для нового восприятия. Как здесь не вспомнить медитацию Штейнера над зерном? Вера в жизненную силу, скрытую в зерне, благодаря усилию «гётевского» созерцания превращается в видение оккультным учеником жизненного – эфирного тела, окружающего плоть зерна. Бердяев, читатель и любитель книги Штейнера «Как достигнуть…», осведомлен о трудах, сопровождающих «новый акт избрания»: «Для обличения мира невидимых вещей нужна активность всей человеческой природы, общее ее напряжение, а не активность одного лишь интеллекта, как то мы находим в знании мира видимого» (с. 51).

То. что описывает здесь Бердяев, на православное подвижничество нисколько не похоже: имея целью одно собственное спасение, монах – исихаст об «обличении» высших миров не помышляет. Молитвенный труд – это скорее диалог с Богочеловеком, и если плодом такого труда оказывается ясновидение, то это побочный – и редчайший! – его результат. О вере и знании с самого начала Бердяев рассуждает как гностик, чья цель – свести свое мироотношение к знанию, претворить веру в знание. Но, думается, также и Штейнер поначалу не мог иначе как верой воспринять теософские представления круга Анны Безант. Углубляясь в эти «идеи» (в его собственном значении слова), он выявил впоследствии их скрытые смыслы и этому новому воззрению дал имя антропософии.

«Философия свободы» Бердяева это гносеологическая книга, равно как и «Философия свободы» Штейнера; свое понятие веры Бердяев раскрывает в теоретико – познавательном контексте. Как категория гносеологии, вера

здесь – это вера в невидимый мир, а по апостолу Павлу – в «невидимые вещи». Но это те же самые Штейнеровы «идеи», сопряженные с вещами. Удивительная близость ранних воззрений тайного ясновидца Штейнера и христианского мыслителя Бердяева объясняется общностью предмета знания: для Штейнера это гармония мира идей, для Бердяева 1900-х годов – тот же космический «Логос», восходящее к мистике и метафизике Вл. Соловьёва мировое всеединство. Представление о подобии микро– и макрокосма, на которое опирались оба мыслителя, обусловило и то, что как Штейнер, так и Бердяев в качестве метода познания признавали интеллектуальную – вместе и мистическую интуицию. То, что последнюю Бердяев иногда называл верой, дела не меняет. Вера (Павлово «обличение») для Бердяева это процесс превращения первичной интуиции, «живого опыта» бытия, который предваряет его рационалистическое рассечение на субъект и объект, в «универсальное благодатное восприятие» (с. 54) высшей реальности, т. е. в ее подлинное знание[357]. Противопоставляя «рационализму» «жизнь», Бердяев называет «религиозным, мистическим опытом» (с. 30) то самое общечеловеческое первоначальное и наивное отношение к действительности, которое у Штейнера обозначено как «восприятие». Но далее к «восприятию» Штейнер – гносеолог подключает «понятия и идеи», которые становятся у него – уже гностика – предметом углубленной медитации. Бердяев «понятиями и идеями» не оперирует, считая их порождением падшего сознания. Так область естествознания сразу выпадает из бердяевской гносеологии.