Мой брат играет на кларнете

Я не могла идти… Я схватилась за Машин столик. Ноги стали тяжелыми.

Он сам подошел ко мне.

– Очнулась ваша царица.

«От чего?» – хотела спросить я. Но не спросила.

– Отчество-то ее не Петровна?

Я ничего не могла ответить. И заплакала. Он осторожно погладил меня:

– На свадьбу-то пригласите?

– Спасибо вам, доктор.

Он снова погладил меня откуда-то сверху. Пальцы у него были длинные, крепкие. Со лба на щеки и нос, покрытый веснушками, стекал пот.

Про все я успела спросить у Маши. Про все… А о росте забыла.

Ваня-то был невысокий…

5

Иван Сергеевич попросил меня «не настаивать» на немедленной встрече с Елизаветой.

– Она примет вас завтра, – пообещал он. – Или послезавтра. Сейчас ей нельзя разговаривать.

На круглых часах над дверью операционной было семь минут третьего.

Я поняла, наконец, что часы стоят.

Сестра Маша проводила меня до конца коридора.

– Повезло вам, что Белов оказался здесь. Он редко дежурит. И операция редкая. Несложная, конечно… Но аллергический шок получился.

– Что… это?

– Совсем было плохо. Теперь уж я вам сознаюсь.

Она все время склонялась ко мне, обнимала за плечи. Длинные серьги еле слышно позванивали.

– Я до утра присмотрю за ней. – Мы дошли до конца коридора. – Иван Сергеевич перед операцией, чтобы проверить, как она там, спросил: «И как же тебя зовут?» А она отвечает: «Елизаветой».

– Так ее и зовите, – попросила я. – А то еще не откликнется…

Значит, это были не практиканты?

Она не ответила.

Я стала спускаться вниз.

«Много людей прошло через мою жизнь, – думала я. – А эти двое останутся со мной навсегда: Иван Сергеевич, Маша… И Ваня Белов. Он тоже был рядом. А отца-то его звали Андреем… Андреем, а не Сергеем.

Как же я забыла? Такой милый, застенчивый человек. Все время предлагал снять пальто. А я говорила, что пришла на минутку. Мама Ванина, тоже милая и застенчивая, смотрела на мужа с укором и говорила: „Что же ты, Андрюша, не предложишь раздеться?“ Тогда он снова просил меня снять пальто».

Тут я увидела Алену. Она сидела на длинной скамье возле больницы.

Моросил нудный дождик.

– Ну что?! Вера Матвеевна…

Я не выдержала. Опять стала плакать. Она вытирала со щек мои слезы и капли дождя. Не платком, а теплыми, мягкими пальцами. Наверно, так она утешала своих малышей.

– Очнулась уже. Очнулась… – сквозь слезы сказала я. – Нам повезло. Дежурил Белов! Сказал, что придет на свадьбу. А почему вы… на улице?

– То войду в вестибюль, то выйду. Не могла на одном месте… Я виновата, Вера Матвеевна!

– Не вздумайте повторить это в детском саду! – встрепенулась я. И перестала плакать. – Вы обязаны быть педагогом, но не провидцем. Я сама должна была предупредить.

– Вы и предупредили, – мягко, но упрямо возразила она.

– Врача… Но не вас!

– А я должна была узнать у врача. Про всех все узнать!

– Вот теперь и узнаете. Опыт требует жертв… Вы мне поверьте.

– Но не таких!

– Если б мы знали, где упадем… подстелили б соломку. Это старая истина. Вот вспомнилось мне сегодня…

Нет, я не собиралась учить Алену на своем горестном опыте. Просто я хотела этим опытом утешить ее. И начала рассказывать про мужа, про Володю, про Ваню Белова.

Мужчины оглядывались на нас. Я стала говорить тише. А они продолжали оглядываться.

Вернувшись домой, я написала письмо Володе и Клаве. Телеграмму посылать я не стала. Да и в письме обо всем рассказала очень спокойно, умолчав о смертельной опасности, которая грозила нам всем. Я давно сделала для себя правилом: не заставлять других переживать то, что я могу пережить сама… Тем более, когда речь шла о буре, которая уже пронеслась.

Стараясь поменьше писать о болезни Елизаветы, я сосредоточила внимание на Ване Белове.

«Да, была не права, – писала я сыну. – Но как и ты мог забыть о нем? Хоть мы и уехали на другой конец города!..»

В ответ на письмо прилетела Клава.

Она подробно рассказала, как Володя переживал весть о болезни Елизаветы. И мои упреки по поводу Вани Белова… О своих переживаниях Клава не говорила, поскольку мне было ясно, что она, как всегда, разделяла Володины чувства. К этому я привыкла.

Услышав о какой-нибудь неприятности, Клава сразу начинала искать глазами Володю. Даже если он был в другом городе… «Не пора ли мужчиною стать?» – спрашивала я прежде у сына. Клавина беззащитность заставила его стать защитником, а значит, мужчиной.

«Мы с Володей…» – так чаще всего начинала она. Если же говорила, к примеру: «Володя очень устал и мечтает о юге!», я понимала, что и она тоже нуждается в отдыхе. Она не умела уставать, мечтать и волноваться одна… без участия мужа.

С годами она даже стала еле заметно припадать на правую ногу. Потому что так ходил он…

Иногда мне казалось, что мой сын более дорог ей, чем моя внучка. И как ни странно, меня это радовало… Внучка, ее жизнь, ее будущее были теперь главной и наверняка последней целью моей жизни.

В тот час, когда эта главная цель была в смертельной опасности, ко мне пришел Ваня Белов. И не только потому, что его имя и фамилия совпали с именем и фамилией хирурга. А и потому, что он был рожден приходить к людям в такие именно часы и минуты.