Мой дед расстрелял бы меня. История внучки Амона Гёта, коменданта концлагеря Плашов

Я осторожно ступаю, шаг за шагом. Пол хлипкий. Старый паркет скрипит и прогибается. Здесь сыро и холодно, воздух спертый. Что там в углу, крысиный помет? Свет сюда почти не проникает. Ни свет, ни воздух. Я медленно иду по дому своего деда — по потемневшему паркету, на котором угадывается узор «елочка». Когда-то здесь находилась комната с охотничьими трофеями. Амон Гёт повесил в ней табличку с надписью: «Кто первым стреляет, тот первый по жизни».

Я хотела увидеть дом, в котором жили бабушка и дед. Экскурсовод — полька, чей адрес я нашла в интернете, — сообщила, что дом сохранился. Сейчас он принадлежит поляку-пенсионеру, который в нем живет и время от времени пускает немногочисленных посетителей. Экскурсовод по телефону договорилась о встрече.

На тихой улице Хельтмана в Плашове, пригороде Кракова, сразу бросается в глаза обветшалый дом, соседствующий с ухоженными особняками. Некоторые окна выбиты, висят грязные занавески: снаружи дом выглядит нежилым. На фасаде виллы висит крупная вывеска: «Sprzedam» («Продается»).

Входная дверь сохраняет следы былой красоты: темно-красное дерево, на котором еще просматривается орнамент, лишь незначительно потускнело. Неопрятный старик впускает нас и ведет по тесному вестибюлю. Экскурсовод Малгожата Керес (буду называть ее просто Малгожата) переводит для меня с польского. Я ей не объясняла, почему дом привлек мое внимание, и она считает меня туристкой, увлекающейся историей.

Осматриваюсь. Со стен отваливается штукатурка. Почти нет мебели. Холод пронизывает до костей. Неприятно пахнет. Потолок подпирают деревянные балки. Надеюсь, дом не обрушится прямо сейчас и не погребет меня под завалом.

В этих шатких стенах живет прошлое.

Прошел год с тех пор, как мне в руки попала книга о матери. За это время я прочла все, что смогла найти о фашистском режиме и деде. Мысли об этом человеке меня преследуют, я с ним день и ночь. Кого я в нем вижу — своего деда или историческую личность? Для меня он существует в обеих ипостасях. Амон Гёт — комендант концлагеря Плашов и мой дед.

В юности я много читала о Холокосте. С классом мы посещали концлагерь Дахау. Книги о национал-социализме я проглатывала одну за другой: «Как Гитлер украл розового кролика» (When Hitler stole pink rabbit)[5], «Кусочек неба» (Ein Stück Himmel), «Дневник Анны Франк» (Het achterhuis)[6]

. Я видела мир глазами еврейской девочки, разделяла ее страх, а еще жажду жизни и надежду.

Учитель истории в гимназии показывал нам документальный фильм об освобождении концлагеря. Узники походили на скелеты. Я читала запоем, мне хотелось понять, что побуждало преступников так поступать с людьми. В итоге я сдалась. Существовали разные объяснения, но принять их было выше моих сил. Я поставила точку в размышлениях на эту тему, придя к выводу: никогда бы так себя не повела. Я другая. Немцы сейчас другие.

Впервые оказавшись в Израиле, — мне было чуть за двадцать, — я по-прежнему от корки до корки прочитывала книги, посвященные национал-социализму. Я многое изучила, со многими побеседовала. Казалось, я знаю о Холокосте все. И при этом намного сильнее меня беспокоили темы, которые имели отношение к происходящему здесь и сейчас: конфликт с палестинцами и угроза войны. Так же и у жертв, их детей и внуков, уже появились более насущные вопросы.

Я думала, что все понимаю, но теперь, когда мне около сорока, начинаю словно с чистого листа.

Одной из первых книг читаю классическую работу 1967 года «Неспособность скорбеть» (Die Unfähigkeit zu trauern) Александра и Маргарет Митчерлих. Мне понравился их подход. Они изучали внутренний мир людей, пытались их понять, а не судить. Как практикующие психоаналитики они исследовали пациентов, которые до 1945 года были активными членами СС и других нацистских организаций. Ни раскаяния, ни стыда — казалось, этим людям не знакомо ни то, ни другое. Они, как и многие другие немцы, продолжали жить обычной жизнью, будто никакого Третьего рейха и не существовало. Читая книгу Митчерлихов, я держу в голове семейную историю и думаю о бабушке, которая до последнего отрицала преступления Амона Гёта.

На сегодняшний день вывод, к которому пришли Александр и Маргарет Митчерлих в конце 1960-х, — немцы отказались от прошлого и вытеснили вину, — более не актуален. Судить так, как авторы этой работы, значило бы признать, что каждый представитель немецкой нации нуждается в психотерапевтической помощи.

Также читаю книги потомков нацистов: Рихарда фон Шираха, сына рейхсюгендфюрера Бальдура Бенедикта фон Шираха, и Катрин Гиммлер, внучатой племянницы рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Мне интересно узнать их семейные истории, я ищу сходства.