Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

«…По словам возвратившихся из Петербурга наших соседей, бедный Александр служит мишенью всем любителям сплетен, и слухи, постоянно о нем распускаемые, сжимают мое сердце. Вообрази, что когда Nathalie выкинула, рассказали, будто бы это произошло вследствие нанесенных им жене ударов. Наконец, сколько молодых женщин уезжают к родителям на два или на три месяца в деревню, и никто против этого не говорит ничего, а за малейшим шагом Александра и Леона следят. (Au dire de nos voisins, qui ont ete demierement a Petersbourg, le pauvre Alexandre est le point de mire de tous les amateurs de cancans, et les bruits, que l’ont fait continuellement courir sur ie compte de mon fls, me font mal au coeur. Sais tu, que quand Nathalie a fait une fausse couche, on a dit que c’etait a la suite des coups qu’il lui avait donne! Enfn, que de jeunes femmes vont voir leurs parents, passer deux ou trois mois a la campagne, sans qu’on у trouve a redire; mais quant a lui et a Leon – on ne leur passe rien)».

Побудительные причины выхода в отставку Пушкин высказывает в письмах к жене в мае и июне того же года следующим образом:

«С твоего позволения надобно будет, кажется, выйти мне в отставку и сложить камер-юнкерский мундир. Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе, и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства. Вот тебе и мораль… и мои долги, и чужие мне покоя не дают. Имение расстроено, и надобно его поправить, уменьшая расходы… Меня в Петербурге останавливает одно: залог нижегородского имения; я даже «Пугачева» намерен препоручить Яковлеву, да и дернуть к тебе, мой ангел, на Полотняный Завод… Должно подумать о судьбе наших детей. Имение отца, как я в том удостоверился, расстроено до невозможности, и только строгой экономией может еще поправиться. Я могу иметь большие суммы, но мы много проживаем. Умри я сегодня, что с вами будет… Меня здесь удерживает одно – типография. Виноват, еще другое – залог имения. Но можно ли будет его заложить? Как ты права в том, что не должно мне было принимать на себя эти хлопоты, за которые никто мне спасибо не скажет, а которые испортили мне столько уже крови, что все пиявки мне ее не высосут…»

Тягостными и затруднительными семейными делами и неудобством часто отлучаться в отпуск и, состоя на службе, Пушкин мотивирует свое прошение об отставке Бенкендорфу, которому писал от 6 июля того же года, не давать этому прошению дальнейшего хода и заменить отставку отпуском на несколько месяцев. Первое письмо по этому предмету Александр Сергеевич писал Бенкендорфу после отказа в его ходатайстве не лишиться и при отставке права посещать государственные архивы, – отказа, редактированного в довольно резкой форме, а именно, что помянутое ходатайство удовлетворению подлежать не может, так как испрашиваемое Пушкиным право посещения архивов «может принадлежать только людям, пользующимся особенною доверенностью начальства».

«Надобно тебе поговорить о моем горе, – сообщает дядя своей жене от 14 июня. – На днях хандра меня взяла: подал я в отставку, но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид, что я вструхнул и Христом и Богом прошу, чтобы мне отставку не дали. А ты и рада, не так ли? Хорошо, коли проживу я лет еще двадцать пять, а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что будешь делать, и что скажут Машка, а в особенности Сашка… Ну, делать нечего. Бог велик; главное то, что я не хочу, чтобы могли меня подозревать в неблагодарности. Это хуже либерализма…»

Александр Сергеевич остался на службе. Приступил он к печатанию «Пугачевщины» (как выразился Сергей Львович), хлопотал по отцовским делам, летом не посещал никого, а ходил только обедать к Дюмэ с Соболевским и Львом Сергеевичем, который, пред отъездом в Грузию, старался провести время как можно веселее.

Тогда-то, – в июле или в начале августа, – и происходили у Дюмэ (как упоминается в изданной в 1863 году брошюре «Последние дни жизни и кончина А. С. Пушкина со слов К. К. Данзаса») первые встречи поэта с его убийцей. В брошюре сказано, что «Данзас познакомился с Дантесом в 1834 году, обедая с Пушкиным у Дюмэ, где за общим столом обедал и Дантес, сидя рядом с Пушкиным». Разумеется, ни Данзас, ни Соболевский, ни «храбрый капитан» не могли придавать этому знакомству особенного значения. Будущие враги обедали вместе и, сидя рядом, не могли не обменяться парою слов или обыденным разговором.

Получив отпуск, дядя отправился из Петербурга в половине августа за женой в Калугу, откуда намеревался уехать в Болдино, потом посетить родителей в Михайловском, сестру в Варшаве, отвезти ее к старикам и возвратиться в Петербург уже позднею осенью. Но последним его предположениям не суждено было осуществиться.