Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Собрались вечером гости: дядя Александр, приехавший в отпуск, дядя Лев, барон Дельвиг с женой, Татьяна Семеновна Вейдемейер и еще несколько дам и мужчин – не помню кто. Перед самым ужином баронесса Софья Михайловна захотела выпить стакан воды; но, не желая пройти в столовую чрез кабинет, чтобы не обеспокоить куривших и игравших в карты мужчин, вышла из гостиной в прихожую, откуда и вступила в означенный узенький коридор.

Не проходит и десяти секунд, как все слышат дикие, отчаянные вопли. Дядя Александр и отец, выскочив из кабинета, первые бегут через комнату матери и столовую в коридор, откуда раздавались крики; Лев Сергеевич и барон Антон Антонович – туда же, с другой стороны, через гостиную и прихожую; дамы за ними следом. В коридоре находят обезумевшую от страха Софью Михайловну; ее уводят в гостиную.

Все суетятся, кто с водой, кто с уксусом, кто с одеколоном, что попадется под руку.

Придя в себя, Софья Михайловна рассказала следующее:

Не успела она очутиться в коридоре, как увидела сидевшего в креслах старика с ниспадавшими до плеч волосами, лицом желтым, как у любого покойника, оскаленными зубами и глазами навыкате, из которых исходили как бы лучи зеленого цвета. Старик был одет – насколько баронесса заметила – в серый ободранный армяк. Старик, при ее приближении, встает с кресел, подходит к ней, загораживает дорогу в столовую и хохочет.

Слушатели рассказа баронессы расхохотались в свою очередь, и Александр Сергеевич – первый.

– С вами просто сделалось дурно от духоты в этой гостиной; в коридоре закружилась голова и показалось Бог знает что, – успокаивал дядя.

– Да что тут долго рассуждать, – перебил дядю Дельвиг. – Я тебе, Соня, хочешь, докажу, что твое привидение вздор. Пойдем-ка всей компанией в коридор. Твой старик сам струсит. Видишь, сколько в нашем войске пар кулаков? – прибавил он смеясь.

– Идите все, а я ни за что, ни за что, барон! (Так она всегда называла мужа.)

– Не пойдешь, понесу, – продолжал смеяться Дельвиг, который, будучи физически очень силен, поднял с этими словами жену на руки как перышко и, закричав: «За мной, храбрая команда!» – отправился к страшному месту.

Хозяева и гости последовали за ним; жена крепко обвила его толстую шею руками, но не успел Антон Антонович сделать в коридоре и пяти шагов, как Софья Михайловна опять закричала благим матом: «Вот он, вот он! Стоит против тебя, нас не пускает! вижу, вижу его»… и… лишилась чувств.

Не скоро баронессу привели в сознание. Литературные разговоры и карты, конечно, прекратились, и гости разъехались раньше обыкновенного; остался у нас один дядя Александр.

Он сказал сестре:

– Теперь Софью Михайловну к тебе на квартиру и калачом не заманишь. Завтра к ней зайду; скажу, что ваш лакей хотел, ради святок, нарядиться шутом да позабавиться.

– И бесподобно, – похвалила Ольга Сергеевна.

– А ты к ней заезжай послезавтра и подтверди то же самое.

На беду, мои родители держали не одного, а двух камердинеров, – благо прислуга была тогда дешева. Насчет их имен Ольга Сергеевна с братом не сговорилась, так что на вопрос баронессы, кто именно пошалил, – Александр Сергеевич свалил вину на Ермолая, а на следующий день моя мать заявила, что виновник всей суматохи Прокофий.

– Как же это? Ты говоришь Прокофий, а твой брат – Ермолай? После этого, воля твоя, – сказала баронесса, – я к тебе не приду, пока не переменишь квартиры. Барон пусть ходит, а не я. Если хочешь со мной видеться, то можешь всякий день, но у меня, а не у тебя.

Софья Михайловна сдержала слово: квартирка в доме Дмитриева больше ее и не видала, несмотря на все насмешки барона, моей матери и дяди Льва Сергеевича.

Глава XVIII

В это самое время, именно в начале 1830 года, оба дяди мои были неразлучны с Соболевским. Бабка моя, Надежда Осиповна, очень его сначала недолюбливала, не постигая, что может быть общего между ее сыном-поэтом и этой, как она выражалась, олицетворенной прозой-выскочкой (cette prose personnifee de parvenu), а по своему чванству Надежда Осиповна не переваривала генеалогии Соболевского.

Действительно, между характерами творца Евгения Онегина, Бориса Годунова, Полтавы и комическом рифмоплетом лежала, по-видимому, целая пропасть. Но так ли было на самом деле?

Под маской напускной веселости, выражавшейся в сатирическом взгляде на окружающее общество и забавных выходках, порою доходивших до известного рода цинизма, Соболевский носил в душе своей чувства теплые, возвышенные и, как принято теперь называть, «гуманные», – точнее скажу по-русски – «человеческие», щеголять которыми Сергей Александрович находил совершенно ненужным. Обожая свою несчастную мать, всегда готовый на помощь друзьям и делом, и добрым, благоразумным советом, а нуждающимся оказывая поистине христианское милосердие, Соболевский «пришел, увидел, победил» сердце моего дяди; бичуя же беспощадной сатирой всякого, кто имел низость ставить Сергею Александровичу из-за угла в укор, что он «дитя любви», Соболевский заставлял этих господ кланяться ему, что называется, ниже карманов.