Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

– Дай Бог тебе, Александр, быть таким мужем и найти такую жену… О незабвенной памяти Настасье Львовне Баратынской, заменившей мне отсутствовавшую мать, буду говорить в свое время.

Итак, зимою 1830 года дядя Александр чаще всего встречал в маленькой гостиной сестры своей, кроме Соболевского, и двух милых его сердцу друзей-сотоварищей по музе, которые гораздо прежде, нежели наложить на себя узы Гименея, послужили Пушкину предметом следующей пародии, на размер одной из баллад Жуковского, если не ошибаюсь, «Аббадонны»:

Там, где Семеновский полк, в пятой роте, в домике низкомЖил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом.Тихо жили они, за квартиру платили немного,В лавочку были должны, дома обедали редко.Часто, когда покрывалось небо осеннею тучей,Шли они в дождик пешком,в панталонах трикотовых тонких,

Руки спрятав в карман (перчаток они не имели),Шли и твердили шутя: какое в россиянах чувство…[100]

В конце января, к большому удовольствию Александра Сергеевича, состоялась в нашем доме встреча его еще с одним давнишним приятелем – экс-гетингенским студентом, а впоследствии царскосельским гусаром, Петром Павловичем Кавериным, удалые шалости которого, подобно шалостям воспетого поэтом-партизаном Денисом Давыдовым «забияки Бурцева», были известны тогдашним военным кружкам. Не чуждый поэтического, отчасти и музыкального таланта, веселый проказник, добряк, душа нараспашку, на войне же беззаветно храбрый воин, Каверин был очень любим товарищами, а Пушкин, всегда легко поддававшийся в юности безотчетным симпатиям, полюбил этого, как Ольга Сергеевна выражалась, кутилу-мученика еще в 1817 году, когда воспел свое сочувствие к его характеру и взгляду на жизнь:

Забудь, любезный мой Каверин,Минутной резвости нескромные стихи:Люблю я первый, будь уверен,Твои счастливые грехи.Все чередой идет определенной,Всему пора, всему свой миг:Смешон и ветреный старик,

Смешон и юноша степенный.Пока живется нам – живи,Гуляй в мое воспоминанье,Молись и Вакху, и любви,И черни презирай ревнивое роптанье:Она не ведает, что дружно можно житьС Киферой, с Портиком, и с книгой, и с бокалом,Что ум высокий можно скрытьБезумной шалости под легким покрывалом.

К Каверину же относится и следующее четверостишие дяди:

В нем пунша и войны кипит всегдашний жар,На марсовых полях он грозный был воитель,Друзьям он верный друг, красавицам мучитель,И всюду он гусар.

С моим отцом Петр Павлович Каверин сошелся еще в 1820 году на холостой пирушке офицеров лейб-гвардии Конно-Егерского полка, у эскадронного их командира, моего дяди Павла Ивановича Павлищева. Любили Петра Павловича и конные егеря. Приехав же в Петербург в январе 1830 года – или из отпуска, или в отпуск – сказать не могу, Каверин стал ходить к моему отцу почти ежедневно, и к этому же времени относится следующая забавная, но довольно дерзкая шутка Петра Павловича, рассказанная мне матерью и случившаяся в ее гостиной:

Одна из подруг Ольги Сергеевны, фамилии не назову, рыжеволосая, перевалившая за четвертый десяток девица, неравнодушная к Каверину, пристала к нему после обеда с неотвязчивой просьбой написать ей тут же на память какие-нибудь стихи.

Каверин, питавший к просительнице не особенно нежные чувства, спрашивает бумагу и располагается исполнить желание, а нетерпеливая девица становится к нему таким образом, что заслоняет ему свет.

Каверин пишет:Сижу я в компаньи,

Никого не вижу,Только вижу деву рыжу,И ту ненавижу.

Написав комплимент, Петр Павлович сам спохватился и заблагорассудил поправиться так:

– Это я вам, но все-таки не про вас написал, а теперь напишу и вам и о вас.

Затем, поцеловав у обиженной руку, набросал ей тут же какую-то любезность.

– Шалун вы, и больше ничего, – отозвалась подруга Ольги Сергеевны. – Правда, я рыжая, но что меня ненавидите – не верю. Вы никого ненавидеть не можете, а меня право не за что.

Каверин рассыпался в извинениях, и мировая были заключена.