Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Задерживаемый обстоятельствами в деревне, Пушкин два раза пытался выехать оттуда, но принужден был, вследствие принятых против распространения эпидемии мер, всякий раз возвращаться назад; в ноябре же был задержан в Платовском карантине, почему приехал в Москву не раньше первых чисел декабря.

Глава XXIV

Осенью того же 1830 года отец мой, по выздоровлении, вновь принялся за служебные занятия и литературные труды, стараясь выйти, во что бы ни стало, из стеснительного материального положения. Надежды его на скорое получение консульского места в Греции не осуществились, вследствие неблаговоления начальника Азиатского департамента Родофиникина, о чем я уже говорил в первых главах моей хроники. Не осуществилось и намерение отца получить подобное же место в Северо-Американских Штатах, и он продолжал биться как рыба об лед.

17 (29) ноября 1830 года вспыхнуло польское восстание, начавшееся, как известно, избиением многих русских в Варшаве. Подробные сведения о кровавых событиях этого дня дошли до Петербурга не скоро, за недостатком удобных средств сообщения. Мои родители ничего еще не знали, когда их неожиданно, поздно вечером, посетил большой приятель отца, Марков, товарищ по службе и музыкальному искусству – гитарист. Явился Марков очень встревоженный и показал полученное от знакомого письмо, извещавшее о насильственной смерти общего их друга, генерала Жандра.

Отец и мать, знавшие очень хорошо покойного Жандра, были поражены и его смертию, и всем происходившим в Варшаве.

Прочитав письмо знакомого, Марков сказал, что, по всей вероятности, мятежи придется подавить силою, а затем завести в Царстве Польском совершенно другой административный порядок, следовательно, потребуются уже не польские, а наши русские правительственные деятели.

– Вот где бы тебе послужить недурно, Николай Иванович, – заключил Марков.

Эти слова Маркова отец принял к сведению и воспользовался его дружеским советом.

1831 год решил участь и дяди моего, и отца: Александр Сергеевич, в феврале, связал судьбу с избранной им спутницей недолговременного, но дорогого – для каждого русского – земного бытия, а Николай Иванович, в том же феврале, выехал на новую для него деятельность, в Привислянский край, где и остался, сверх ожидания, на целых сорок лет.

И для моего дяди, и для моих родителей 1831 год начался как нельзя печальнее: 14 января общий друг их, барон Антон Антонович Дельвиг, перешел в вечность, вследствие сильной простуды. Болезнь в скором времени приняла такой оборот, что не осталось никакого сомнения в злополучном ее исходе. Последнее время Антона Антоновича волновали неприятности с цензурою, обратившею особенное внимание на его «Литературную газету», после появления статьи Александра Сергеевича «О выходках против литературной аристократии»; в особенности же неприятно подействовал на Дельвига сделанный ему строгий выговор за четверостишие Делявиня «на памятник жертвам июльских дней» – четверостишие, о котором Пушкин в письме к Плетневу, еще до кончины Дельвига, отозвался, как о сущей безделице, называя ее «конфектным билетцем».

Полагают, что эти неприятности и были, отчасти, причиной болезни, но, по уверению моего отца, Дельвиг обладал крепкими нервами, а перед болезнью, последовавшей, как я сказал выше, от простуды, он виделся очень часто с моими родителями, всегда был весел и шутил по-прежнему.

Как бы ни было, болезнь Антона Антоновича пошла быстрыми шагами; отец ежедневно заезжал осведомляться о больном, и сведения оказывались самыми неутешительными, о чем он и сообщал Ольге Сергеевне, исподволь подготовляя ее к более нежели прискорбному для нее и ее брата событию.

Угасший поэт был только годом старше Александра Сергеевича и почти годом моложе Ольги Сергеевны, так как родился в 1798 году – в праздник Преображения.

О кончине Дельвига, в среду 14-го числа, мать узнала на другой день, в четверг, от своего мужа. Отец, возвращаясь домой накануне из театра, зашел к 11 часам вечера по пути на квартиру больного и вызвал прислугу с целию узнать о положении страдальца. Оказалось, что за два или за три часа перед приходом моего отца Дельвиг уже был бездыханен.

Придя домой, отец не решился на ночь тревожить жену горестным известием. Затем подробности о несчастии сообщил Ольге Сергеевне в четверг же и пользовавший ее доктор.

Кончина Антона Антоновича огорчила мою мать до глубины души, а отец, сотрудник покойного, лишился в лице Дельвига большого своего приятеля. Ольга Сергеевна, не желая быть первым вестником горя, ничего не написала брату, который вовсе не знал о болезни друга и еще за неделю перед смертью Антона Антоновича выражал удивление в письме Плетневу в шуточном тоне, почему Дельвиг не поместил ни одной строчки от себя в «Северных цветах» на наступивший год.