Мой дядюшка Освальд

Так как ее платье безнадежно погибло, я завернул ее в свое пальто и отвез к ней домой на «де-дионе». Правду говоря, она мне сослужила хорошую службу: на опыте показала, что мои пилюли так же действуют на женщин, как и на мужчин. А может быть, даже лучше. Я тут же начал готовить дамские пилюли. Я делал их в половину силы мужских пилюль и сразу, в надежде на широкий сбыт, заготовил сотню штук. Но тут оказалось, что рынок для них еще более широк, чем я думал. Когда эта русская дама пришла ко мне на следующий день, она захотела получить пятьсот штук и сейчас же.

— Но они же стоят по двести пятьдесят франков за штуку.

— Меня это ничуть не волнует. Их хотят все наши девочки. Я рассказала им, что было со мною вчера, и все они тут же захотели попробовать.

— Я дам тебе сотню, но не больше. Остальные позднее. У тебя есть деньги?

— Конечно есть.

— Ты позволишь мне сделать одно предложение?

— Какое?

— Боюсь, если дама принимает такую пилюлю одна, она может показаться неподобающе агрессивной. Мужчинам это не нравится. Во всяком случае, мне это вчера не понравилось.

— И что же ты предлагаешь?

— Дама, которая решила принять такую пилюлю, должна убедить своего кавалера сделать то же самое. И точно в тот же самый момент времени, тогда они будут на равных.

— Это звучит вполне осмысленно, — сказала она, подумав.

Это не только звучало осмысленно, это должно было удвоить продажи.

— Только кавалер, — продолжил я, — должен принять бóльшую пилюлю. Мужскую пилюлю. Мужчины крупнее, им нужна большая доза.

— В том, конечно, случае, — по ее лицу скользнула улыбка, — если партнер мужчина.

— Это уж как тебе хочется.

— Ну хорошо, — сказала она, пожав плечами, — дай мне тогда еще и сотню этих мужских пилюль.

Ну и порезвятся же сегодня в парижских будуарах, подумал я. Если мужчина принимал пилюлю, дело шло уже достаточно бодро, но одна только мысль, что выйдет, если оба партнера примут это зелье, вызывала у меня содрогание.

Успех был потрясающий. Продажи удвоились. Затем утроились. Когда закончился мой парижский год, у меня было в банке около двух миллионов франков! То есть сто тысяч фунтов. Мне еще не было восемнадцати, а я уже был богат. Но богат недостаточно. Мой парижский год ясно показал мне тот путь, которым я буду следовать в жизни. Я был сибаритом. Я хотел вести жизнь, полную роскоши и праздности. Нет, я никогда не соскучусь, это не в моем стиле. Но я и не насытюсь до конца, если роскошь не будет предельно роскошной, а праздность — безбрежной. Ста тысяч фунтов для этого явно не хватит, я нуждался в большем. Мне нужен был по крайней мере миллион фунтов, и я чувствовал, что обязательно найду способ заработать такие деньги. Начал я совсем неплохо.

Мне достало здравого смысла понять, что первым делом я должен продолжить свое образование. Образование — это всё. Необразованные люди приводят меня в ужас. И вот летом 1913 года я перевел все деньги в лондонский банк и вернулся в страну своих предков. В сентябре я поступил в Кембридж и начал учиться. Я уже говорил, что был стипендиатом, стипендиатом Тринити-колледжа, и как таковой пользовался рядом привилегий, да и администрация относилась внимательно.

Именно здесь, в Кембридже, стала разворачиваться вторая, заключительная фаза моего обогащения. Потерпите еще немного, и наследующих страницах я расскажу вам про эту операцию буквально все.

7

Моего кембриджского куратора по химии звали А. Р. Уорсли. Это был человек средних лет, невысокого роста, с уже намечавшимся пузиком, неопрятно одетый, с седеющими усами, подкрашенными в желтый цвет никотином от его трубки. Одним словом, типичный университетский преподаватель. Но он поразил меня остротой своего ума. Его лекции отнюдь не были рутинными, его мысли перепрыгивали с предмета на предмет в поисках необычною. Однажды он нам сказал:

— А теперь нам нужен томпион, чтобы защитить содержимое этой колбы от проникновения бактерий. Я полагаю, Корнелиус, вы знаете, что такое томпион?

— Пожалуй, не знаю, сэр.

— Может ли кто-нибудь дать мне определение этого простейшего слова? — спросил А. Р. Уорсли.

Никто не мог.

— Тогда посмотрите в словаре, — сказал он. — Учить вас английскому языку совсем не мое дело.

— Да бросьте вы, сэр, — сказал кто-то из наших, — скажите нам, что это такое.

— Томпион, — сказал А. Р. Уорсли, — это маленький комок из грязи и слюны, вставляемый медведем себе в анус перед тем, как залечь в зимнюю спячку, чтобы не лезли муравьи.