Это оказалось не очень важно. Катастрофой стало экстренное сообщение, которое принес мне стюард вместе с завтраком посередине Атлантического океана. «Венеция, 14 июля. Этим утром личный самолет Адольфа Гитлера приземлился в аэропорте Венеции. Он был встречен Муссолини, который проводил своего гостя и т. д.». Свинья, подумал я, лживая свинья. Он дурачит меня неделями, ждет, пока я повернусь спиной, а потом принимает мое предложение, когда знает, что меня не будет рядом, чтобы направлять беседу в нужное русло. Разумеется, там официально присутствовали Нейрат и Гассель, но их держали в стороне, и не оказывалось никого, кто бы мог вмешаться, чтобы как-то скорректировать линию партии. Гитлер даже не взял с собой Геринга, который мог привнести в разговор хоть немного здравого смысла. С ним были только его закадычные дружки Шауб, Брукнер, Отто и Зепп Дитрихи. Теперь мы знаем, что он разговаривал с Муссолини, как на публичном собрании, и этот первый контакт закончился практически полным фиаско. Даже если Муссолини и смог высказать свое мнение о необходимости удалить непримиримых нацистов из властных структур, не прошло и месяца, как оно произвело совсем другой эффект, нежели я предполагал.
Мое прибытие в Нью-Йорк было более чем красочным. Улицы сразу за доками оказались заполнены тысячами людей, выкрикивающими лозунги, которые едва можно было разобрать. Тем не менее они не полагались на слова, потому что несли флаги и плакаты с фразами типа: «Нацист Ханфштангль, вон из страны», «Отправьте гитлеровского агента назад», «Освободите Эрнста Тельмана». Это была демонстрация левых и притом весьма значительных размеров.
Капитан «Европы», командор Шарф, вызвал меня на мостик, дал мне свой бинокль и сказал, что для меня не может идти и речи о том, чтобы выйти через главные ворота. Я оказался в довольно затруднительном положении. Он был там, чтобы охранять корабль, а не меня. Проблема разрешилась с появлением шести исключительно изящных молодых джентльменов в новеньких гарвардских пиджаках и галстуках, старший из которых представился: «Добрый день, сэр, меня зовут Бенджамин Гудман, департамент полиции Нью-Йорка, а это мои коллеги». Он показал мне свое удостоверение и добавил: «Президент Рузвельт просил передать вам, что надеется, что ваш визит к нам будет приятным. Мы здесь для того, чтобы не допустить каких-либо инцидентов». Мне пришлось вместе с ними покинуть корабль на шлюпке, и мы высадились на берег в верхней части города у могилы Гранта.
Все это означало, что мне придется сократить свою программу и отменить запланированные визиты в музеи и другие места, но я добрался до Бостона без неприятностей, и шум по поводу моего приезда понемногу стих. Я остановился неофициально, встречался со старыми друзьями и пытался держаться уверенно, когда речь заходила о событиях в Германии. Однажды утром в дом Катлеров, где я остановился, заехал профессор Лоуренс Лоуэл, президент Гарварда в мое время, и попросил меня объяснить ему сущность национал-социализма.
«Вы должны понимать, как он зародился, – сказал я. – Мы проиграли войну, коммунисты хозяйничали на улицах, нам нужно было все заново отстраивать. В конце концов в республике образовалось тридцать две партии, все слишком слабые, чтобы сделать что-либо значительное, наконец стало жизненно необходимо объединить их в одну партию национального масштаба, и Гитлер сделал это. Когда машина застревает в грязи и начинает утопать все глубже и глубже, двигатель останавливается, тогда приходит человек и добавляет что-то, что снова его заводит. Не спрашивайте, что именно добавил он. Вы вступаете в борьбу и побеждаете. Возможно, это был просто Begeisterungsschnapps, смесь дешевого шнапса и вдохновения, но тогда этого было достаточно». И мудрый старый Лоуэл посмотрел на меня и сказал: «То, о чем вы говорите, подходит для начала, но что произойдет, когда водитель от него опьянеет?» Именно так, конечно, он был прав. Я также получил отказ от нынешнего президента Гарварда, профессора Джеймса Конанта, на мое предложение внести 1000 долларов на программу обучения американских студентов, приезжающих в Германию. Я даже договорился с несколькими мэрами немецких городов о дальнейшей материальной помощи по прибытии учеников в страну. Но Конант заподозрил, что деньги эти идут от Гитлера, хотя это было не так, и отверг предложение.