Мой друг – Евгений Евтушенко. Когда поэзия собирала стадионы…

– Это так. В 1959 году во Владимире проводилось совещание молодых писателей. Поэтическим семинаром руководил тогда еще малоизвестный Андрей Вознесенский. Когда я звонким голосом прочел стихи, они ему понравились. Мы познакомились. Потом он подарил мне первую свою книгу «Мозаика», которая, кстати, вышла во Владимире. А через несколько лет мои стихи появились в «Днях поэзии» и с предисловием Вознесенского были напечатаны в «Литературной России».

В то время после армии я работал сначала в петушинской районке, а затем меня перевели во владимирскую газету «Призыв». Но проработал я ней всего три недели. Здесь я должен заметить, что всегда был общественно активным и жил, что называется, «поверх барьеров»: выступал в библиотеках и дворцах культуры, охотился за «одиозными» для того времени персонами вроде пребывавшего в ссылке во Владимире врага советской власти ярого монархиста Василия Шульгина, всяческими путями пытался раздобывать ходившую в списках неофициальную литературу. За все это пришлось заплатить.

В 1967 году в Москве состоялся IV съезд Союза писателей. Глава Владимирской писательской организации Сергей Никитин, с которым я дружил, пригласил меня с собой на этот съезд. Там-то, в кулуарах, я получил размноженное письмо Солженицына к съезду. Оно у меня хранится до сих пор как реликвия. Со съезда писателей вернулся с крамольным письмом в портфеле, не понимая, что держу бомбу. К тому же в свой кабинет в редакции газеты «Призыв» я привез напечатанную в западногерманском журнале «Штерн» и нашумевшую на весь мир «Преждевременную автобиографию рано созревшего человека» Евгения Евтушенко. Мой дядя журналист, знавший немецкий язык, перевел ее для меня. Кстати, лишь недавно Евтушенко включил это сочинение в одну из своих книг.

В редакции я засунул два запретных текста в ящик рабочего стола. Наверное, хотел показать коллегам. Утром чувствую что-то не то, завотделом литературы Шерышев не смотрит в мою сторону, а на другой день меня вызвали в органы. «Проработка» шла две недели, после чего я понял, что мне лучше из Владимира уехать. И подальше.

К тому времени у меня закрутился роман с девочкой, которая вместе со мной выступала со стихами. Ее отца в то время переводили в город Курган, и мы, поженившись, переехали вслед за ним. Вдалеке от Москвы я прожил три года. Работал журналистом в областной газете, сотрудничал с писательской организацией, брал интервью у знаменитых зауральцев. Летал в Москву за интервью, как я уже сказал, к Марии Ковригиной, писателям Алексею Югову и Сергею Васильеву, спортсмену Валерию Брумелю, многие месяцы лечившемуся у курганского доктора Илизарова…

– Вернемся к вашему любимому жанру. Скажите, появлялось ли у вас когда-либо ощущение некой вторичности вашего разговора с очередным собеседником? Как будто бы он все это не раз говорил кому-то другому?

– Отвечу так. В стародавние времена такого быть не могло. Это возможно сейчас, сегодня, когда существует море газет, интернет-сайтов, телеканалов. Двадцать лет назад выходило и всего-то десяток центральных газет, каждая из которых ревниво относилась к другой. Рассуждали так: о твоем герое только что писал, скажем, «Труд», так что надо подождать, старик, полгодика… Нынче все иначе.

Я вот покупаю сегодня всего две-три газеты, включая «Независимую». Почему? Потому что везде одно и то же. У меня рвота на любовно-детективные сериалы про Заворотнюк, Рудковскую, Собчак, Билана, Плющенко… Теперь вот новый сериал про Орбакайте – Байсарова. В каждой из газет! По всем телеканалам! Набитый сплетнями Интернет.

А что с литературой? Я прохожу мимо сочинений одноразового потребления. Культура чтения, выбора книг давно уже ниже плинтуса. Что же касается самых раскрученных, вроде Сорокина и Пелевина, лично мне они не интересны. Пробовал читать романы Быкова, не мог переварить. Хотя взахлеб проглотил его ЖЗЛ-овских Пастернака и Окуджаву. Я потребитель литературы non-fiction, документального чтива, мемуарных штудий, когда все герои выступают под своими настоящими именами. И еще в таких книгах история предстает, как правило, живой, настоящей, «больной» и великой.

– Понятно, почему именно в горбачевские времена вы, работая в «Огоньке», сделали журналистское имя. Не страшно ли вам было тогда? Не нажили ли вы себе врагов? Не разочаровались ли в том, за что боролись?

– На эту тему можно говорить долго. Во-первых, быть может, о самом принципиальном для меня – о том, что я ушел из «Огонька» по собственному желанию, ушел от Коротича, который, как я считаю и сегодня, предал меня. А ведь он был моим кумиром. Я искренне ему верил. Подробно об этом я написал в своей новой книге «Я устал от XX века» в главе «Постогоньковский мемуар».

Дарственная надпись Феликсу Медведеву от автора на первой книге Андрея Вознесенского «Мозаика».

Портрет сделан рукой тогда еще малоизвестного Ильи Глазунова